Возвращение домой - Розамунда Пилчер

Вот уже два дня Гас был за рулем, он ехал не спеша, наслаждаясь свободой, которую дарит одиночество, и веселящим душу неукротимым рвением мощного мотора. («Лагонда» была куплена год назад на деньги, подаренные ему в двадцать первый день рождения, – лучшего подарка он, пожалуй, не получал за всю жизнь.) Вырваться из дому, правда, оказалось не так-то легко: родители полагали, что после двухнедельного отдыха во Франции он рад будет провести остаток каникул с ними. Он пустился в объяснения, упрашивал и умасливал, обещая в скором времени вернуться; мать смирилась, мужественно помахав ему на прощание носовым платком, точно флажком. Вопреки всей своей решимости, на миг он ощутил нелепое чувство вины, но, как только мать пропала из виду, мысли о ней сами собой улетучились у него из головы.

Из Дисайда он направился в Карлайл, оттуда взял курс на Глостер. Сейчас далекое путешествие было уже на исходе. После сырой Шотландии и хмурых центральных графств Англии он словно оказался в совершенно другом мире – в омытом солнцем краю идиллических пастухов. Вот с вершины высокого пригорка показался Дартмур – раскинувшиеся на многие мили холмы со скалистыми вершинами и болота, слегка меняющие окраску, когда по ним плавно катятся тени от пышных облаков, погоняемых западным ветром. Его взору предстали изогнутые линии косогоров, уходивших, казалось, в самое небо, изумрудная зелень топей, груды гранитных валунов, отшлифованные ветром в подобие доисторических и вместе с тем до странности модернистских скульптур. Все приковывало его взгляд художника, и руки тянулись к карандашу и кисти, хотелось тут же остановиться и попытаться хоть бегло запечатлеть эти места, этот свет.

Но он знал, что стоит ему остановиться, и он не сдвинется с места до самой ночи, а ведь его ожидают в Нанчерроу уже сегодня днем. Зарисовки подождут. Он вспомнил Францию и тот холст, на котором изобразил восхитительную виллу Битов, и стал напевать французскую песню, которая навсегда останется лейтмотивом этих каникул, – они столько раз слышали ее по радио и проигрывали на граммофоне, пока загорали у пруда, посиживали вечерком на веранде с бокалами вина, наблюдая, как солнце скрывается за горами на юге и зажигаются один за другим огни деревни Силланс, блестками разукрашивая склон холма, словно сверкающие игрушки – темную рождественскую елку.

Лонстон. Гас припомнил маленький мост и понял, что уже пересек границу двух графств. Вот он и в Корнуолле. Впереди лежали пустынные просторы Бодмин-Мура, по пути находился паб «Ямайка», на часах – половина двенадцатого. С минуту он пребывал в нерешительности, раздумывая, не остановиться ли здесь, чтобы выпить и подкрепиться, потом отказался от этой затеи – лучше поскорей добраться до Труро. Дорога впереди была пуста. Он поддал газу и позволил себе насладиться порывом непривычного, несвойственного ему бурного восторга.

Труро дремал себе на полуденном солнце в долине. Подъехав ближе, Гас разглядел шпиль собора, серебристый блеск реки с деревьями по берегам. Въехал в город, на широкую главную улицу, припарковался у «Красного льва», зашел внутрь, пробрался в бар гостиницы. Бар был темный, обшитый деревом, в прохладном воздухе висел пивной дух. Два-три немолодых посетителя сидели в зале с газетами в руках и трубками в зубах. Гас устроился прямо за стойкой и, заказав полпинты горького пива, спросил у бармена, нельзя ли тут чего-нибудь перекусить.

– Нет. Мы не готовим здесь еду, вам нужно подняться в столовую.

– Мне придется заказывать столик?

– Я извещу метрдотеля. Вы ведь один?

– Да.

Бармен поставил на стойку его полпинты.

– Путешествуете?

– Да, машина на улице.

– Издалека едете?

– В общем, да. Из Абердина.

– Абердин? Это ведь в Шотландии. Серьезная поездочка. Сколько времени ушло на дорогу?

– Два дня.

– Вы проделали долгий путь. И далеко еще ехать?

– До конца, за Пензанс.

– Проехали через всю страну – из конца в конец.

– Вроде того.

– Живете в Шотландии?

– Да, там родился и вырос.

– Говорите вы без всякого акцента, если мне позволено будет заметить. Пару месяцев назад у нас останавливался один шотландец, из Глазго, так я не мог разобрать ни слова из того, что он говорил.

– Да, у них в Глазго мудреное произношение.

– Мудреное, это точно.

Зашла пара новых посетителей, бармен извинился и отошел, чтобы обслужить их. Оставшись в одиночестве, Гас нащупал пачку, вынул из нее сигарету и закурил. За баром позади полок, уставленных бутылками, стенка была зеркальной. Из-за бутылок, из темных прозрачных глубин, на него глянуло собственное отражение – угрюмый молодой человек, темноглазый, темноволосый, бледнокожий, чисто выбритый. Голубая хлопчатобумажная рубашка, на шее вместо галстука повязан носовой платок. Однако даже простота и непринужденность костюма были не в силах развеять образ мрачного малого. Чуть ли не обреченного.

«Веселей, ты, чертов угрюмец! – приказал он своему отражению. – Ты же в Корнуолле. Ты сделал это. Ты все-таки приехал сюда». Как будто нужно было вводить отражение в курс дела. «Вы проделали долгий путь», – заметил бармен, но он даже не подозревал, насколько это в точку сказано.

Гас поднял стакан за свое здоровье: «Ты проделал долгий путь». И стал пить холодное, с древесным привкусом пиво.

Не кто иной, как Эдвард Кэри-Льюис, назвал его «Гас», прозвище к нему так и прилипло. А вообще он был Энгус, единственное чадо своих престарелых родителей. Отец его, Данкан Каллендер, был умным и удачливым абердинским коммерсантом, который самостоятельно выбился в люди – начал практически с нуля, но к моменту рождения Энгуса успел сколотить приличное состояние, занимаясь поставкой судового снаряжения. Со временем его деловые интересы расширились, он обратился к оптовой торговле металлоизделиями, а также завладел изрядной долей городской недвижимости – сдаваемыми внаем за низкую плату многоквартирными домами.

Раннее детство Энгус провел в центре Абердина, в добротном гранитном доме с огороженным садиком, лужайкой перед домом, задним двором, где развешивалось на веревке выстиранное белье, и кусочком земли, где его мать сажала фасоль и капусту. Собственный миниатюрный мир для маленького мальчика, которому в этом мире было более чем хорошо.

Его отец, однако, не мог этим удовлетвориться. Он добился сносного положения тяжелым трудом, благодаря честности и порядочности завоевал уважение работников и персонала. Но этого было мало: он лелеял честолюбивые мечты в отношении своего единственного сына. Отец твердо решил сделать из Энгуса истинного джентльмена.