Живым голосом. Зачем в цифровую эру говорить и слушать - Шерри Тёркл

Сноуден меняет правила игры

Десятилетиями я обсуждала со старшеклассниками и студентами конфиденциальность личного пространства. Долгие годы, когда молодые люди видели “результаты” сбора данных в сети (главным образом это можно было определить по рекламным объявлениям, появлявшимся на экране их компьютеров), они не могли понять, в чем проблема. Тот факт, что изображения желанных кроссовок или идеального платья выскакивали на экране, не казался им причиной для тревоги. Но после откровений Эдварда Сноудена о том, как правительство отслеживает нашу информацию, у молодых людей появилось больше возможностей обсуждать проблемы добычи данных, отчасти по той причине, что эта тема стала ассоциироваться (по крайней мере, в представлении этих молодых людей) с тем, что им проще осмыслить, – со шпионажем. То, о чем рассказывал Сноуден, имело определенное сходство со старомодной слежкой, ведь оно прокладывало людям путь к разговору о более ускользающем мотиве: о вторжении ежедневного наблюдения в нашу жизнь.

Таким образом, после откровений Сноудена, старшеклассники начинают разговор об этом человеке, а потом резко переходят к утверждению, что “Facebook слишком много знает”. А что знает Facebook? Какую информацию он сохранил? Действительно ли они дали Facebook разрешение использовать свои данные?

Или же они говорят о том, как пытались держаться от Facebook подальше, ведь теперь он стал символом чрезмерного сбора информации в сети, а потом резко переключаются на Сноудена? Вроде бы совсем другой комплекс проблем, однако Сноуден помог молодым людям понять, чем вызвано их беспокойство в целом. Это беспокойство можно, в сущности, охарактеризовать так: сколько всего знает Internet и что он собирается с этим делать? После Сноудена у ценных рекламных объявлений на экранах компьютеров появилась некая предыстория. Кому-то (причем, возможно, многим людям) известно об этих старшеклассниках куда больше, чем то, какие кроссовки они предпочитают[290].

И все-таки этому разговору довольно просто от нас ускользнуть. Стоит нам только его начать, как мы увлекаемся очередным приложением, призывающим нас побольше о себе рассказать: например, мы могли бы рассказать о своем настроении, что позволило бы определить, нет ли у нас проблем со здоровьем. Мы могли бы измерить свой пульс в состоянии покоя или проследить, как долго мы занимаемся спортом каждую неделю. Таким образом мы предоставляем свои данные, чтобы улучшить свое состояние, но при этом откладываем разговор о дальнейшей судьбе этой информации. Если однажды тот факт, что мы не заботимся о своем рационе, хотя нам уже за сорок, будет направлен против нас – например, когда нам будет уже за пятьдесят и речь зайдет о стоимости медицинской страховки, – получится, что мы добровольно предоставили все нужные для этого данные.

Вместо того чтобы поддержать политический разговор, мы регистрируемся в очередном приложении.

Технологические компании могут сказать – и непременно скажут: если вы не хотите делиться своими данными, вам не следует пользоваться услугами этих компаний. Если вы не хотите, чтобы Google был в курсе ваших поисков, не пользуйтесь Google. Когда председателю совета директоров Google задали вопрос, о чем знает его сервис, он, по сути дела, сказал: “главное – хорошо себя вести”[291].

Как мать и гражданка я уже давно чувствовала: в условиях демократии нам всем надо отталкиваться от предположения, что каждому есть что “скрывать”. Речь о некоей зоне частных действий и размышлений, о зоне, нуждающейся в защите, несмотря на весь наш техно-энтузиазм. Нам нужно место для настоящего инакомыслия. Место в ментальном и техническом смысле (эти почтовые ящики!). Это личное пространство, где людям вовсе не обязательно “хорошо себя вести”. На мой взгляд, еще совсем не поздно начать такую беседу о технологиях, о личном пространстве и демократии, и она вовсе не делает нас луддитами, разрушителями машин.

Торо признавался: когда беседа в его хижине становилась слишком громкой и всепоглощающей, он расставлял стулья по противоположным углам дома[292]. Следовательно, когда возникает вопрос, что мы можем узнать о себе с помощью алгоритмов, напрашивается ответ: нужно приветствовать беседы, способные вернуть нас самим себе, нашим друзьям и нашим сообществам. Следуя за Торо, мы объединяем три стула, и комната увеличивается.

Стулья Торо обозначают благотворный круг. Мы находим свой голос в уединении, а потом возвращаемся к людям, принимая участие в частных беседах, развивающих у нас навыки саморефлексии. В настоящее время этот круг разорван; нам все сложнее находиться в одиночестве и вместе с кем-то. Однако мы избегаем бесед лицом к лицу, хотя они обогащают нашу фантазию, помогая воображаемому стать реальным. Нам все сложнее понимать других и быть услышанными.