Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский

— Если у вас когда-нибудь появится желание и будет возможность уехать из России, я сделаю все, чтобы вызволить вас отсюда.

Мария воскликнула:

— Берточка, спасибо тебе, но это невозможно. Никогда нас отсюда не выпустят.

Павел объяснил:

— На это нужна выездная виза, а ее не дают.

— Но, господа, я никогда не слышала о выездной визе. У нас в Европе нужен только паспорт и въездная виза в страну, куда ты въезжаешь. Да и это скоро отменят, мы будем ездить по всем странам совсем свободно.

Павел объяснил:

— Так то Европа! У каждого европейца есть всего один паспорт, только для выезда из страны. А у нас в России у всех есть внутренний паспорт — для жизни в стране. Это такая уникальная издевка над людьми, введенная в тридцать четвертом году, чтобы контролировать место жительства и национальность. Если кто-то из наших граждан выезжает за границу по делам, ему нужен уже другой паспорт, заграничный. Но чтобы получить такой паспорт частным лицам, нужна специальная выездная виза. Некоторые евреи хотели бы уехать в Израиль, но им не дадут эту выездную визу.

— О да, господа, я знаю, у нас много пишут о жизни евреев в России.

Павел добавил:

— Во внутренних паспортах обязательно указаны национальность и печать о прописке.

— Что же это такое?! Я, например, еврейка, но живу в Бельгии и поэтому считаюсь бельгийкой. А что такое прописка, я вообще не понимаю! Мы живем там, где хотим.

Берта была небогата, жила на довольно значительную пенсию, которую ей выплачивала Западная Германия за убитого в лагере мужа.

Павел с Марией удивились, переглянулись:

— Западная Германия выплачивает пенсию за убитых в гитлеровских лагерях? У нас миллионы семей имеют погибших в войну, но никто никакой пенсии не получает.

— Да, господа, мы, вдовы, получаем от Германии хорошее обеспечение.

И все же, живя только на эту пенсию, Берта привезла целый чемодан подарков родственникам: женщинам платья и кофточки, мужчинам рубашки и галстуки. Все вещи красивые, добротные.

А потом Берта сказала:

— Господа, я хочу подарить всем родственникам по двести долларов.

— Берточка, дорогая, спасибо, но это слишком много. Оставь эти деньги себе.

— Но моей пенсии мне хватает абсолютно на все. Я хочу сделать подарки.

— Мы не можем взять у тебя доллары, у нас в стране иметь доллары запрещено, за это судят.

— Об этом я не знала. Вот что, у вас есть для иностранцев магазины — «Березка», торгующие заграничными товарами на валюту. Мы поедем туда вместе, каждый из вас выберет себе вещи на двести долларов, а я заплачу.

Мария, Павел, Августа и Алеша очень стеснялись, но Берта настаивала, и они несколько раз съездили с ней в «Березку» и выбрали для себя подарки. Мария, конечно, больше покупала для Лили.

— Дорогая, ты принарядила нас всех. Спасибо тебе громадное.

— О, дорогие мои, какая это ерунда, не о чем говорить.

Павел вздохнул:

— То что для вас, европейцев, кажется обычной ерундой, для нас в Советской России — чудо. Мне уже за шестьдесят, а я еще никогда не имел таких хороших костюмов. Вот скоро мы пойдем с тобой на концерт в консерваторию, в этом новом костюме я буду впервые выглядеть джентльменом. Мы тебя приглашаем на первое исполнение симфонии Шостаковича «Бабий Яр». Ты слышала об этом ужасном месте, где гитлеровские фашисты расстреляли тысячи евреев?

— О, да, я знаю, у нас много писали об этом злодеянии.

— А вот у нас до сих пор почти ничего не писали.

Директор Большого зала Московской консерватории Векслер все дни перед премьерой Тринадцатой симфонии Шостаковича «Бабий Яр» был на телефоне: звонили знакомые, звонили известные музыканты, певцы, писатели, ученые — все просили дать контрамарки или продать билеты. Павел, старый знакомый Векслера, тоже позвонил:

— Марк Борисович, я как всегда с просьбой устроить нам билетики на симфонию Шостаковича.

— Для вас лучшие места в директорской ложе номер шесть.

— Марк Борисович, вы уж извините, но к Маше приехала ее сестра из Бельгии, большая любительница музыки. Нельзя ли и ее?..

— Конечно, о чем вы говорите. Пропуск на три лица, приходите прямо ко мне в кабинет, у меня и пальто снимите.

* * *

Осенью 1961 года исполнилось двадцать лет со дня расстрела киевских евреев в Бабьем Яру. Официальных упоминаний об этой трагической годовщине не было, но память о ней жила в сердцах людей, и многие киевские евреи молча собрались к месту огромной братской могилы: 29 и 30 сентября 1941 года здесь расстреляли 33 771 еврея — стариков, женщин и детей, почти все еврейское население Киева. Но ни памятника, ни мемориальной доски на этом месте установлено не было.

В 1959 году местные власти пытались даже застроить территорию Бабьего Яра, но писатель Виктор Некрасов выступил с громким призывом построить мемориал, а не допустить издевательства над памятью погибших. Застройку остановили, но мемориал так и не возвели. За несколько дней до двадцатой годовщины расстрела, 19 сентября 1961 года, в «Литературной газете» было напечатано стихотворение Евгения Евтушенко «Бабий Яр». Евреи читали его с восторгом — наконец-то напечатали правду. Но редактор газеты Виктор Косолапов был готов к тому, что его снимут с работы за такую вольность.

Студент биолого-почвенного факультета Московского университета Владимир Буковский вместе с Юрием Галансковым, Эдуардом Кузнецовым и другими организовывал регулярные собрания молодежи у памятника Маяковскому, на «Маяковке». Неподалеку стояли неподвижные и как бы безразличные фигуры, все понимали, что это агенты, и потому, завидев их, большинство расходилось.

На «Маяковке» громко читали новое стихотворение. Оно начиналось словами, звучавшими, как обвинение:

Переодетые агенты с помощью милиции разгоняли слушателей от памятника: