Интриги дядюшки Йивентрия - Максим Ельцов

– По нашим следам едут? Много? А кто? – спросил заинтригованный вир Тонхлейн.

– Мне-то откуда знать. Плевать вообще, – грубо отрезал Тикро.

– Я знаю. Это погоня, – спокойно сказала Сьомирина и спрыгнула с крыла. – Нам надо продолжать путь, Йозефик. Фора у нас, конечно, есть, но ее лучше приберечь на более трудный день.

– Я был бы удивлен, если бы за вир Тонхлейном не было погони. Они только так и перемещаются. Я это со всей ответственностью заявляю. На основе статистических данных за последние несколько веков.

Тикро сказал это серьезным голосом. Даже с менторскими нотками. А потом не выдержал и засмеялся. По-настоящему. С хватанием за живот и слезами из глаз. Они, между прочим, падали на землю застывшими хрустальными бусинами.

– Ты не обижайся, но… Ой, не могу… Ву-у-у-у-уф! Все. Ты не обижайся, очередной юный вир Тонхлейн, но это очень смешно. За вир Тонхлейном погоня, а он не знает, что за ним погоня. Все равно что лиса не знает, что у нее хвост сзади приделан.

– Всегда думал, что мы для богов всего лишь объект насмешек и издевательств, но никогда не думал, что они могут принимать такую прямую форму, – оскорбился Йозефик.

Некоторое время божество смотрело на молодого человека очень даже неблагосклонно. Даже на мгновение приподняло верхнюю губу, обнажив белоснежные зубы и на удивление развитые клыки. Вир Тонхлейну стало не по себе. До него неожиданно дошло, что он некоторое неопределенное время назад сбил дочь божества и сейчас находится в каком-то пузыре божественного пространства. В подобных ситуациях права лучше не качать.

– Я… – заблеял вир Тонхлейн дрожащим голоском.

– Ты прав, человек, – неожиданно заявил Тикро. – Твоя семья многое сделала, чтобы меня потешить. Благодаря вам родились и выросли многие мои дочери. Многих вы вылечили. Я благодарен.

У Сьомирины и Йозефика отвисли челюсти. У Йойка тоже – он зевал на руках у тропы.

– Но не борзей, вир Тонхлейн! – угрожающе сказал Тикро.

– Ну мы тогда поедем, – неестественно бодро сказала Сьомирина и протянула руку божеству. – Не будем вам надоедать, было приятно очень, и все такое… Нам пора.

Она пожала палец обескураженного Тикро, чмокнула тропу в щеку, отметив про себя, что от нее очень приятно пахнет, забрала Йойка и уселась в машину. Она стеклянными глазами смотрела прямо перед собой.

– Йозефик, поехали, – дрожащим голосом сказала она.

– Ну, мы тогда действительно поедем, да? – замямлил Йозефик.

– Не выдержали нервишки, а? – засмеялся Тикро. – Ничего не бойтесь. Я вас не трону. Можно сказать, я даю вам свое благословение.

– Вы не страшный, совсем-совсем. Вы даже милый, – залепетала Сьомирина. – Это вдруг накатило. Ощущение такое… Бежать отсюда надо.

– Ох, я бродяга старый! – Тикро хлопнул себя промеж рогов. – Совсем позабыл. Это все от этого… Места, что ли. Где мы живем. Вы еще долго протянули. Давайте поскорее убирайтесь. Может, еще свидимся.

Йозефик кивнул божеству, помахал рукой тропе, усердно пряча глаза.

– Ой, какой же ты дурила, Йозефик, – смеясь, заговорила тропа, – сам весь день меня разглядывал, ощупывал, объезжал, как дикую кобылицу, а теперь глаза прячешь. Балбес страшненький.

Она махнула на прощание рукой и, не оборачиваясь, ушла за горизонт.

Йозефик опасливо покосился на Тикро, но тот, похоже, совсем по другому относился к ощупыванию и объездке его дочерей. Молодой человек повернул ключ зажигания, и ничего не произошло.

– Это уже входит у тебя в привычку, дорогуша! – зло крикнул он и хлопнул рукой по торпеде.

– Бак опять пустой, – сказала сильно побледневшая Сьомирина.

– А зачем же вам тогда я? – бодро спросил Тикро, чья набедренная повязка мелькала свозь дырки в крыше. – Сейчас я наполню эту красотку.

Послышался звук откручиваемой крышки бака. Божество зашуршало своим куцым одеянием и наконец заявило:

– Цените, человеки, ради вас сам Тикро становится на колени.

Оборачиваться человеки побоялись. Тикро немного покряхтел, опускаясь на колени. И раздался полный жизни звук бьющей в гулкую сталь струи.

– Полна коробочка.

Тикро встал и хлопнул «Клоперблох-Ажимо» по огнестрельным путем перфорированной крыше.

– Добрый путь!

Промозглая сырость проявляла поразительную изобретательность в своих попытках сделать существование двух дрожащих на заднем сиденье изуродованного «Клоперблох-Ажимо» существ еще более неприятным. В разбитые окна влетали брызги разбивавшегося об изломанные скалы прибоя. Они были щедро сдобрены обрывками водорослей и неопределимой органической дряни. В усыпавшие кузов авто пулевые ранения медленно втекал густой туман. Своими ласковыми щупальцами он гладил пиджак, под которым сжались два изможденных человека. На ткани оставались капли росы, похожие на глаза плачущих паучков. Моросящий дождь, прежде чем скользнуть под гостеприимно продырявленную крышу, собирался с духом в крупные тяжелые капли. Он метил по неприкрытым участкам кожи. Особый восторг он испытывал, когда удавалось улучить момент и скользнуть за шиворот.

Из приплясывающего над темными волнами тумана прилетел протяжный гудок возвращавшегося в гавань судна. Чуть позже стали слышны вежливое покашливание старого двигателя и недовольное бурление воды за кормой. Скрипнула дверь каюты, и кто-то прогромыхал по палубе тяжелыми сапогами.

– Паскар, пленка ты береговая, опять дрыхнешь у штурвала? Гляди у меня, если еще раз по косе чиркнешь, мигом на берег вылетишь. Будешь на заводе консерву закатывать, как баба! Все-таки спишь!

В тумане раздался дикий вой.

– Уууууу! Не надо, шкипер. Шкипер, оторвете ведь ухо-о-о-о-о!

– Что ж тебе, собака, ухо твое дороже моего баркаса? Пшел тогда вон!

– Не-е-е-е-ет, папаня, не надо-о-о-о!

Плеск тела резко помещенного в воду, сопровождал высокочастотный визг. Воды в этих местах были холодны всегда, даже в разгар лета. Их стылая влажность пропитала и берег, и небо над ним. Здесь природа была аскетична и не считала необходимым наряжаться в яркие краски перед кем бы то ни было. Напротив, она пряталась за густыми туманами и почти непрестанной моросью. Тело добарахталось до береговых скал и шлепнулось об них на гребне волны.

Йозефик всхрапнул и проснулся. Все ломило от сырости, даже волосы. Бок, на котором он лежал, вообще превратился в звенящую оловянную отливку. При каждом движении раздавался жуткий хруст. Больше всего молодого человека пугало то, что, кажется, этот звук издавали даже не суставы, а одеревеневшие мышцы. Он попробовал сесть. Голова Сьомирины соскользнула с его плеча и ткнулась ледяным мокрым носом прямо в шею. Йозефик резко дернулся от неожиданности. Тело ответило серией громких хрустов и потрескиваний. И одним протяжным страдальческим стоном. Сьомирина разлепила опухшие глаза.