Французская защита - Анатолий Арамисов

— Что с тобой?

— Мне как-то нехорошо…

— Ладно, скоро всё пройдет! Я звоню!

И Одинцов с решительным видом снял телефонную трубку.

Абоненты на других концах провода были потрясены.

Виктор Одинцов отказывается от продолжения матча на первенство мира! Не объясняя причин!! Это же грандиозный скандал!! И неустойка в шестьсот тысяч долларов организаторам матча!

— Хорошо. Я согласен. Деньги переведу вам через неделю, — сухо попрощался Одинцов с главным устроителем поединка.

— Но почему? По каким причинам Вы не явились на четырнадцатую партию матча??

— По личным. Можете так объявить. Впрочем, завтра я соберу пресс-конференцию и расскажу о мотивах своего отказа от продолжения игры.

— Какие могут быть мотивы?? Вы уже не принадлежите себе!

— А кому я принадлежу?

— Всему шахматному миру! Он не поймет и не простит Вас!

— Простит. Быть может, я вернусь еще в шахматы.

— Когда же Вы вернетесь??

— А, допустим, десять или даже двадцать лет спустя. Как у француза Александра Дюма.

— Вы с ума сошли! Через двадцать лет вы не сможете так играть!

— Почему? Я думаю, смогу и даже еще лучше!

— Ну, право! У меня нет слов! Это похоже на безумие!! Спонсоры не переведут обещанные гонорары!

— Вы получите свои шестьсот тысяч. И заработаете на этом матче. Так что попрошу Вас выбирать выражения! Всего доброго!

— Алло! Женевьева? Здравствуй!

— Ты в первый раз позвонил мне! Здравствуй! Я, надеюсь, ты решил поступить разумно?

— Конечно.

— И как ты решил?

— Узнаешь из завтрашних газет.

— Не поняла? Что значит из газет?

— Тебе объяснить?

— Да.

— Я не стану продолжать этот спектакль.

— Как это понимать??

— Просто. Я уезжаю из Берлина. Не буду играть в шахматы. Вот и всё.

— А деньги?? Ты же останешься без всего!!

— Ну и что? Можешь рассказать всем о своем открытии. Но вряд ли тебе поверят. Несколько слов на кассете никогда не будут доказательством, это ты знаешь лучше меня.

— Ты идиот!! — заорала в трубку Женевьева. — У тебя мозги сделаны из соломы!!

— Разве? Неужели с такими мозгами можно было сделать то, что я, точнее мы с Симоной устроили в последние полтора года?

Француженка тяжело дышала в трубку. Она была близка к истерике. Но потом, совладав с собой, проговорила:

— Я всегда знала, что ты самый необыкновенный мужчина, которого только встречала в жизни. Больше у меня не будет такого…

Ты можешь спокойно доигрывать матч, я не выдам тебя. Верь мне.

— Нет, Женевьева, — устало произнес в трубку Одинцов, — уже поздно… Я благодарен тебе за то хорошее, что ты сделала для меня. Но и плохого было немало, согласна?

— Ты прав.

— Поэтому давай, восстановим как бы статус-кво. Считай, что я вышел из своей тюрьмы.

— Как это понимать?

— Просто. Я добровольно заточил себя в темницу. После того, как покинул Seine-Saint Denis.

— О чем ты?

— Она, эта темница, называется обман. И деньги, заработанные на этом обмане, уходят от меня. Я перевожу неустойку и остаюсь тем же бедняком, что и после выхода из французской тюрьмы.

Но я теперь — свободен.

— Перестань! Давай встретимся и обсудим другие условия! — закричала француженка.

— Их нет, других условий. Прощай…

— Подожди! — закричала женщина. — Я хочу…

Услышав в трубке короткие гудки, Женевьева с силой швырнула ее на стол. Стаунтоновские фигурки, расставленные на доске в её номере отеля, полетели на пол…

…Через минуту женщина подняла голову, глаза, полные слез, увидели одинокую фигурку белого короля, стоявшего на самом крае доски.

— Это Виктор, — прошептала француженка, — как будто он один устоял… А все остальные — упали вниз. Боже, как я люблю его!

Она вытерла слезы, взяла маленького короля двумя пальцами и поднесла к губам.

— Я еще увижу тебя… Хоть на полчаса, хоть на минуту… вдохнуть твой запах…

Она встала.

Подошла к окну.

Прислонилась лбом к стеклу.

Огни домов Берлина рассыпались желтыми пятнами, внизу сновали машины, прохожие торопились по своим делам.

Женевьева подняла голову и увидела в небе большую звезду. Несколько минут она пристально смотрела на нее, тихо шевеля губами, как будто разговаривая с ней.

Внезапно звезда, вспыхнув на мгновение, сорвалась с черного небосвода и погасла…

— Я успела загадать желание, — тихо проговорила француженка и впервые за этот день улыбнулась.

Симона лежала на постели.

Из ее закрытых глаз медленно текли слезы.

Она была счастлива.

Он отказался ради нее от всего!

Внезапно она снова почувствовала тошноту, прихлынувшую откуда-то снизу.

— Что с тобой? — спросил Виктор, входя в спальню.

— Ничего, устала, наверное, — виновато улыбнулась Симона.

— Скоро поедем в Москву, в нашу квартиру! Возле реки воздух намного чище, чем здесь или в Париже!

— Хорошо, я хочу туда…

— И мы долго-долго будем с тобой вдвоем! Заберемся на дачу, растопим камин, и будем сидеть, смотреть на огонь…

— Втроем, — еле слышно прошептала Симона.

— Как втроем? С кем? — озадаченно спросил мужчина.

— С ним, — в ее неповторимой улыбке он увидел новый оттенок, — с ним, мой любимый.

И она, взяв руку Виктора, приложила его ладонь к чуть заметно увеличившемуся животу.

— Слышишь? Ему там хорошо… Он под самой надежной защитой в мире.

— Французской? Или русской? — ошеломленно и одновременно счастливо улыбнулся мужчина.

— Нет, конечно… Глупенький ты! — Симона чуть крепче сжала руки Виктора. — Это совсем другая защита! Она называется — Любовь.

2005–2006.

Я дремал на верхней полке купе, когда он заглянул в открытую дверь и заинтересованно остановился в проходе напротив нас. Внизу, за столом, недавно освобожденным от всяческой дорожной снеди, хранящим еще запахи свежих помидоров, огурцов, лука, разлитого пива и характерного привкуса сорокаградусной, сидели мои попутчики.