Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933 - Ричард Дж. Эванс

Только два из главных министерств страны перешли нацистам, но в обоих из них им достались ключевые посты, что Гитлер сделал непременным условием сделки: министерство иностранных дел, которое возглавил Вильгельм Фрик, и сама рейхсканцелярия, перешедшая под начало Гитлера. Герман Геринг был назначен рейхсминистром без портфеля и действующим министром внутренних дел Пруссии, что давало ему прямой контроль над полицией в большей части Германии. Таким образом, нацисты могли манипулировать ситуацией, связанной с обеспечением правопорядка, в своих интересах. Даже если бы они действовали самым неумелым образом, вскоре для штурмовиков открылась бы возможность выплеснуть на улицы новую волну насилия против своих оппонентов. Франц фон Папен стал вице-канцлером и продолжал править Пруссией в качестве рейхскомиссара, формально являясь начальником Геринга. В окружении друзей Папена, мнению которых полностью доверял рейхспрезидент Гинденбург, Гитлера и нацистов — грубых, необразованных, неопытных в управлении — можно было бы легко контролировать. «Вы неправы, — высокомерно ответил Папен скептически настроенному помощнику, который высказал свои опасения по этому поводу. — Мы использовали его в наших целях»[732]. «В течение двух месяцев, — конфиденциально заявил Папен обеспокоенному знакомому-консерватору, — мы задвинем Гитлера так глубоко в угол, что он и пискнуть не сумеет»[733].

I

То, что назначение Гитлера рейхсканцлером не было обычной переменой в правительстве, стало совершенно ясным, когда Геббельс организовал факельное шествие коричневых рубашек, стальных шлемов и людей из СС через Берлин, которое началось в семь часов вечера 30 января 1933 г и закончилось далеко за полночь. Одна пронацистская газета в порыве энтузиазма указала число маршировавших 700 000 человек[734]. Более правдоподобным, чем эта довольно фантастическая цифра, был отчет другой газеты, в котором парад одобрительно назывался «незабываемым зрелищем», в котором в общей сложности приняли участие 61 000 человек, из них 18 000 коричневых рубашек и членов СС, 3000 стальных шлемов и 40 000 гражданских лиц, по третьей оценке в более враждебно настроенном источнике, число маршировавших в униформе составляло не более 20 000. Толпы любопытных зевак высыпали на улицы, чтобы посмотреть марш. Многие из них приветствовали проходивших участников. Это зрелище было типичным для сценических постановок, которые Геббельс отточил до совершенства в последующие годы. Наблюдая за маршем на улице Берлина, молодой Ганс Иоахим Хельденбранд оказался в месте, где штурмовики останавливались, чтобы заменить гаснущие факелы на новые. Всматриваясь в их лица в течение вечера, он начал замечать одних и тех же людей, появляющихся рядом с ним снова и снова. «Ты, — сказал ему отец, — сейчас видишь мошенничество. Они постоянно ходят кругами, чтобы создавалось впечатление, что их сотни тысяч»[735].

Когда колонны в военных униформах проходили мимо, старый Гинденбург подошел к окну на первом этаже своей официальной резиденции, чтобы принять приветствие. Чтобы символизировать относительные позиции националистов и нацистов в новом правительстве, Геббельс поставил людей CA во главе парада, а за ними пустил стальных шлемов. Пока в течение нескольких часов Гинденбург чопорно стоял у окна, его внимание начало теряться, а в мыслях он возвращался к славным первым дням Первой мировой войны. Один из его помощников позже рассказывал английскому писателю Джону Уилеру-Беннету:

Был Гинденбург сбит с толку или нет, нацистская пресса представила его центральной фигурой в этом ликовании, а парады были названы «данью Гинденбургу от его народа»[737]. Полиция сыграла свою роль, сопровождая и в конечном счете принимая участие в общем торжестве. Они направили прожектор на окно, где стоял президент, чтобы все могли видеть, как он принимает приветствия марширующих[738]. Повсюду были черно-бело-красные флаги. По радио Герман Геринг сравнивал эту толпу с массами людей, собравшихся праздновать начало Первой мировой войны. «Общее настроение, — заявил он, — можно сравнить только с августом 1914 г., когда нация так же поднялась на защиту того, что ей принадлежало». «Стыд и позор последних четырнадцати лет» были смыты. Дух 1914 г. был возрожден[739]. Эти чувства разделял любой националист. Германия, по заявлению одной националистической газеты, стала свидетелем «второго августовского чуда»[740]. Несколько дней спустя, наблюдая за маршировавшими на улицах среди толпы, Луиза Зольмиц пришла к такому же сравнению: «Это было как 1914 г., каждый мог броситься в объятия к другому во имя Гитлера. Опьянение без вина»[741]. Она могла не вспомнить в тот момент, что дух 1914 г. стал предзнаменованием войны: мобилизации всего народа с целью ведения вооруженной борьбы, подавления внутреннего инакомыслия для подготовки к международной агрессии. Но это было то, к чему теперь стремились нацисты, как подразумевалось в заявлении Геринга. С 30 января немецкое общество как можно быстрее переводилось на военное положение[742].