Красное и белое, или Люсьен Левен - Стендаль

произнес Люсьен с хладнокровием, лишившим обоих министров дара слова. – Есть только один способ, – повторил он ледяным тоном, – это не заикаться больше ни единым словом об инциденте и предположить, что дежурный доложил обо мне вашим сиятельствам.

– Но, милостливый государь… – резко выпрямившись, начал было господин де Босеан.

– Приношу тысячу извинений вашему сиятельству, но если вы произнесете еще хоть слово, я заявлю о своей отставке присутствующему здесь господину де Везу и оскорблю вас так, что вам волей-неволей придется потребовать удовлетворения.

– Уйдемте, уйдемте отсюда! – в крайнем смущении воскликнул господин де Вез, увлекая за собой Люсьена.

Люсьен прислушался, не скажет ли что-нибудь граф де Босеан. Он ничего не услышал.

Усевшись в коляску, он попросил господина де Веза, затеявшего с ним отеческим тоном разговор, разрешить ему сперва дать отчет о деле Кортиса. Отчет оказался весьма длинным. Люсьен начал его с изложения протокола и заключения консилиума.

Когда он кончил, министр потребовал у него оба документа.

– По-видимому, я забыл их у себя дома, – ответил Люсьен.

«Если граф де Босеан захочет угрожать мне, – подумал он, – эти документы могут послужить доказательством того, что я был прав, желая сразу представить отчет министру внутренних дел, и что я не какой-нибудь проситель, насильно врывающийся в двери».

К моменту, когда они въезжали на улицу Гренель, повествование о Кортисе было окончено, и господин де Вез снова сделал попытку удариться в елейно-отеческое наставление.

– Граф, – перебил его Люсьен, – я работаю по поручению вашего сиятельства с пяти часов пополудни. Теперь уже час. Разрешите мне пересесть в мой кабриолет: он едет за вашей коляской. Я смертельно устал.

Господин де Вез хотел продолжить свое отеческое внушение.

– Ни слова больше об инциденте, – сказал Люсьен. – Малейшее слово может обострить вопрос.

Министру пришлось на этом расстаться с Люсьеном, и тот, пересев в свой кабриолет, предложил слуге править лошадью. Он в самом деле был очень утомлен. Когда они проезжали через мост Людовика XV, лакей сказал:

– Вот министр.

«Он возвращается к своему коллеге, несмотря на поздний час, и, наверно, разговор у них будет обо мне. Черт возьми, я не слишком дорожу своим местом, но если они уволят меня от должности, я заставлю этого наглеца взяться за шпагу! Пускай эти господа будут дурно воспитаны и дерзки сколько им угодно, но надо же знать, с кем имеешь дело. С Дебаками, готовыми любой ценой сделать карьеру, – пожалуйста, но со мною это не пройдет!»

Вернувшись домой, Люсьен увидал отца, который, с подсвечником в руке, поднимался к себе в спальню. Несмотря на страстное желание выслушать мнение столь умного человека, он решил: «К сожалению, отец уже стар; не надо мешать ему спать, отложим дела на завтра».

На другой день в десять часов утра он рассказал обо всем отцу. Господин Левен рассмеялся:

– Господин де Вез завтра повезет тебя на обед к своему коллеге, министру иностранных дел. Но пора тебе оставить мысль о всяких дуэлях; теперь поединок был бы для тебя поступком дурного тона… Эти господа, должно быть, решили сместить тебя в течение ближайших двух месяцев или назначить тебя префектом в Бриансон либо в Пондишери. Но если такой отдаленный городок устраивает тебя не больше, чем меня, я нагоню на них страху и помешаю твоей опале… по крайней мере, попытаюсь сделать это с некоторыми шансами на успех.

Обед у его сиятельства министра иностранных дел заставил ждать себя два дня, и за это время Люсьен, по-прежнему сильно занятый делом Кортиса, ни разу не позволил господину де Везу заговорить об инциденте.

На следующий день после обеда господин Левен рассказал всю историю трем-четырем дипломатам. Он только не назвал имени Кортиса и умолчал о важном деле, вынудившем Люсьена разыскивать министра в час ночи.

– По поводу столь позднего часа могу лишь уверить вас, – сказал он русскому посланнику, – что дело не имело никакого отношения к телеграфу.

Недели две спустя господин Левен натолкнулся в свете на смутные слухи о том, что его сын – сенсимонист. Не говоря ни слова Люсьену, он обратился к господину де Везу с просьбой поехать с ним к министру иностранных дел.

– А для чего, дорогой друг?

– Мне очень хотелось бы сделать вашему сиятельству приятный сюрприз.

Всю дорогу господин Левен подтрунивал над любопытством своего друга-министра.

Он крайне несерьезным тоном начал беседу, которой удостоил его сиятельный министр иностранных дел.

– Больше чем кто бы то ни было, граф, я отдаю должное талантам вашего сиятельства, но надо также сознаться, что вы располагаете большими средствами. Сорок важных особ, украшенных титулами и орденами, которых, если потребуется, я вам назову по именам, пять-шесть знатных дам, принадлежащих к высшей знати, достаточно богатых благодаря благодеяниям вашего сиятельства, оказывают честь моему сыну, Люсьену Левену, скромному рекетмейстеру, удостаивая его своим вниманием. Эти почтенные особы потихоньку распускают слухи, что он сенсимонист. С равным основанием можно было бы утверждать, что он в критическую минуту струсил. Можно было поступить еще лучше и натравить на него двух-трех уважаемых лиц, о которых я говорю и которые, будучи еще молоды, подвизаются на нескольких поприщах и известны также в качестве бретеров; или же, если бы кое-кому угодно было проявить доброту и снизойти к моим сединам, господа вроде графа де N., господина N., барона N., имеющего сорок тысяч франков ежегодного дохода, или маркиза де N. могли бы ограничиться утверждением, что этот маленький Левен постоянно выигрывает в экарте. В связи с этим я обращаюсь к вашему сиятельству как к министру иностранных дел, предлагая вам войну или мир.

Господин Левен доставил себе злорадное удовольствие растянуть надолго начатую таким образом беседу. Из министерства иностранных дел господин Левен поехал к королю, у которого он получил аудиенцию. Королю он в точности изложил свой разговор с его министром иностранных дел.

– Пойди-ка сюда, – сказал, вернувшись домой, господин Левен сыну, – я повторю тебе еще раз свою беседу с министрами, к которым ты проявил слишком мало уважения. Но чтобы мне не пришлось рассказывать это в третий раз, пойдем к твоей матери.

По окончании собеседования у госпожи Левен наш герой рискнул поблагодарить отца.

– Ты становишься, друг мой, сам того не замечая, похож на всех. Ты никогда не забавлял меня так, как в течение последнего месяца. Я обязан тебе тем молодым интересом, с которым я уже две недели слежу за биржей, ибо мне надо было обеспечить себе возможность сыграть какую-нибудь штуку с моими двумя министрами, если бы они отважились на наглость в отношении тебя. Словом, я тебя люблю,