Красное и белое, или Люсьен Левен - Стендаль

писала свои акварели. Это казалось ей столь же необходимым для женщины высшего света, как пяльцы, но значительно менее скучным. Одна вещь изобличала в ней отсутствие подлинного благородства души: это привычка, ставшая почти необходимостью, сравнивать себя с чем-нибудь или с кем-нибудь, чтобы уважать себя и судить о самой себе; так, она сравнивала себя со знатными дамами Сен-Жерменского предместья.

Она уговорила мужа повезти ее в Англию, чтобы увидеть, найдется ли там блондинка с более свежим цветом лица и сидящая так же бесстрашно в седле, как она. В роскошных country-seats[91], куда ее приглашали, она встретила только скуку, чувство же боязни ей испытать не привелось.

В ту пору, когда Люсьен был ей представлен, она только что возвратилась из Англии, и пребывание в этой стране отравило горькой завистью чувство восхищения, которое ей внушала знатность происхождения. Ее душа была лишена того сознания превосходства, которое необходимо, чтобы снискать уважение людей, невысоко ценящих знатность. В Англии госпожа Гранде была всего-навсего супругой выдвинувшегося благодаря июльским событиям сторонника умеренности, взысканного расположением Людовика-Филиппа, и каждую минуту она чувствовала себя женою торговца. Ее сто тысяч ливров годового дохода, так сильно выделявшие ее в Париже, в Англии были вещью совсем заурядной.

Она вернулась из Англии озабоченная одной мыслью: «Надо перестать быть женой торговца и сделаться Монморанси».

Муж ее, толстый, высокого роста мужчина, был человек отличного здоровья, и на вдовство ей не приходилось рассчитывать. Она даже не подумала об этом, так как ее крупное состояние с раннего возраста приучило ее горделиво пренебрегать окольными путями и она презирала все преступное. Вопрос заключался в том, чтобы сделаться Монморанси, не позволив себе ничего такого, в чем нельзя было бы открыто признаться; это напоминало дипломатию Людовика XIV в счастливые для него времена.

Ее муж, полковник национальной гвардии, если говорить языком политики, вполне заместил Роанов и Монморанси.

Но что касается лично ее, вся ее карьера была еще впереди.

Какого счастья могла добиться Монморанси, едва достигшая двадцати трех лет и обладающая огромным состоянием?

И даже не этим исчерпывался весь вопрос.

Не следовало ли предпринять еще кое-что, чтобы играть в обществе приблизительно ту же роль, какую играла бы Монморанси?

Что было нужно для этого? Высокое благочестие, или ум, как у госпожи де Сталь, или дружба выдающегося лица? Стать близкой подругой королевы или мадам Аделаиды[92] или чем-то вроде госпожи де Полиньяк[93] 1785 года? Возглавить собою, таким образом, круг придворных дам и принимать у себя за ужином королеву? Или же, на худой конец, вступить в близкие отношения с какой-нибудь знаменитостью Сен-Жерменского предместья?

Все эти возможности, все эти способы решения задачи поочередно занимали ее ум, причиняя ей немало забот, так как настойчивости и мужества у нее было больше, чем ума. Она не умела найти себе помощников; правда, были у нее две приятельницы, госпожа де Темин и госпожа Тоньель, но она с ними делилась лишь частью тех планов, которые не давали ей спать. Некоторые проекты, упомянутые нами выше, и иные, еще более блистательные, казавшиеся ей благодаря ее честолюбию вполне осуществимыми, в действительности были совершенно невыполнимы. Когда Люсьен был ей представлен, она разыгрывала из себя госпожу де Сталь; именно это вызвало в нем отвращение к ее чудовищной болтовне по любому поводу и на любую тему.

Незадолго до поездки Люсьена в Нанси госпожа Гранде, не видя перед собою ничего такого, что помогло бы ей воплотить в жизнь ее великие планы, сказала себе: «Не значит ли это пренебрегать несомненным преимуществом и упускать прекрасный повод выделиться – то, что до сих пор я не внушила никому сильной страсти и не свела с ума влюбленного в меня мужчину? Разве не было бы замечательно со всех точек зрения, если бы человек высшего круга уехал в Америку, чтобы забыть меня, меня, не удостоившую его ни на мгновение своим вниманием?»

Этот важный вопрос был тщательно обдуман ею без малейшей тени женской слабости, и даже тем строже, что он всегда оказывался камнем преткновения для женщин, вызывавших наибольшее восхищение госпожи Гранде своей блестящей карьерой, умением держаться в обществе и следом, который каждая из них оставила в истории.

«Это значило бы пренебречь несомненным и, увы, скоропреходящим преимуществом – не внушить никому сильной страсти. Но самый выбор неприличен. Чего я не делала, чтобы приобрести, просто в качестве друга, человека знатного происхождения! Привлекательная наружность, молодость и даже богатство не имели для меня никакого значения. Я хотела только аристократической крови и безупречной репутации. Но ни один мужчина, принадлежащий к старинной придворной знати, не пожелал взять на себя эту роль. Как же можно надеяться, что найдется в этом кругу кандидат на роль заведомого неудачника, влюбленного в жену разбогатевшего фабриканта?» Так рассуждала наедине с собой госпожа Гранде. У нее хватало на это силы, она в подобных случаях не скупилась на выражения; чего ей явно недоставало – это изобретательности и ума. Она мысленно перебирала все свои, почти граничившие с низостью, поступки, на которые она шла, чтобы залучить к себе двух-трех мужчин этого ранга, случайно появлявшихся в ее салоне; но всякий раз по прошествии двух-трех месяцев визиты этих благородных господ становились реже и реже.

Все это было правдой, и тем не менее ее не оставляла мысль о сильной страсти, которую она собиралась внушить.

Как раз когда она переживала все эти волнения, о которых и не догадывался господин Левен, к ней однажды утром заехала на часок госпожа де Темин, желавшая выведать, занято ли нашим героем сердце ее молодой приятельницы. Узнав ее тайные помыслы и стараясь щадить ее самолюбие, госпожа де Темин промолвила:

– Вы делаете людей несчастными, моя красавица, и выбор ваш неплох.

– Я так далека от всякого выбора, – весьма серьезно ответила госпожа Гранде, – что даже не знаю имени несчастного рыцаря. Это человек высшего круга?

– Ему не хватает только высокого происхождения.

– Можно ли встретить хорошие манеры у человека незнатного происхождения? – несколько разочарованно ответила госпожа Гранде.

– Как мне нравится отличающий вас безупречный такт! – воскликнула госпожа де Темин. – Вопреки пошлому преклонению перед умом, перед этой серной кислотой, разъедающей все вокруг, вы не считаете, что ум может заменить хорошие манеры. Ах, до какой степени вы – наша! Но я склонна предполагать, что у вашей новой жертвы прекрасные манеры. Правда, с тех пор как он приехал сюда, у него обычно такой грустный вид, что об этом нельзя судить с уверенностью. Ибо веселость человека, характер его