Театр китового уса - Джоанна Куинн

словам, одного из самых надежных операторов в Париже, – и ресторан, где его можно найти. Кристабель находит дешевый отель, в котором можно переночевать. Даже агентом под прикрытием в мерзком отеле посреди войны волнительно впервые оказаться в Париже. Она высовывается из окна, слушает город. Где-то там Дигби.

На следующий день она прикалывает к блузке гвоздику, как велено, и идет в ресторан найти Жюля. Это не бистро в переулке, как она ожидала, а дорогое заведение на широких Елисейских Полях, где за уличными столиками нацистские офицеры в высоких сапогах наслаждаются солнечной погодой. Странно видеть их настолько расслабленными, зная, что всего в нескольких сотнях миль идет битва.

Она заходит внутрь под предлогом узнать дорогу у официанта, пробегает взглядом по клиентуре, но никто не кажется подходящим. Она уже готова уйти, когда с ближайшего столика тянется рука и хватает ее за запястье.

– Вы что, не видели газету? – говорит женщина медленным, королевским французским. – Я разложила ее на столе со всей аккуратностью.

Кристабель оборачивается и видит газету, которую ей велели выглядывать, – она лежит открытой на столе перед женщиной, на которую она глянула, но отвергла, – довольно важной дамой за пятьдесят, в юбке в модную серо-черную полоску и таком же пиджаке, застегнутом поверх внушительной груди, и с серебристыми волосами, аккуратно забранными под формальную шляпу с перьями. Лицо с широкими чертами, а на шее целая конгломерация предметов: гроздь бус, пенсне на серебряной цепочке и шелковый шарф, заколотый брошкой-конем. Сильные руки усеяны кольцами темных цветов: рубины, гранаты. Меховой палантин свисает со спинки ее стула, а крокодиловая сумочка с маленькой собачкой стоит у ног.

– Я рада, что вы здесь, – говорит женщина, поднимаясь со стула. – Я отчаянно хочу уйти. Они наняли нового шефа, и это кошмар. – Она берет палантин и сумочку, кладет деньги на стол. Они пускаются по улице, когда она останавливается и берет Кристабель под руку. – Но мы должны быть рады встрече. – Она целует ее в каждую щеку, раз, два, три. – Теперь идем.

Ее зовут Лизелотта де Бриенн. Она сообщает Кристабель, пока они гуляют по песчаным аллеям сада Елисейских Полей, что она наполовину немка, наполовину американка – «сложносочиненная смесь», – но большую часть жизни прожила во Франции, выйдя замуж за французского промышленника, сейчас отдыхающего в их летнем доме неподалеку от Авиньона.

– Ему никогда не нравился Париж так, как мне, – говорит она.

До войны она проводила регулярные салоны в своей парижской квартире – сборища писателей, художников, политиков – и не прекратила во время оккупации, что и привлекло к ней внимание американской секретной службы, которая предложила ей пригласить некоторых высокопоставленных нацистских офицеров, жаждущих пообщаться с французскими интеллектуалами.

– Я в меру француженка, чтобы умаслить их эго, – оценивает она своих немецких гостей, – в меру немка, чтобы напоминать им о матерях, и в меру американка, чтобы заставить их считать меня немного дурочкой. Это важнее всего, понимаете ли. Они думают, что меня интересует только икра и сплетни, и поэтому говорят при мне о вещах, о которых не следует. Если не при мне, то при милой девочке, которую я посылаю наполнять им бокалы. Но я достаточно наговорила о себе. Чем вы занимаетесь?

– Я работаю на британскую организацию… – начинает Кристабель.

– Не это. Чем вы занимаетесь на самом деле? За пределами всего этого, – говорит Лизелотта, достает из сумки свою собачку, чтобы поставить на дорожку, по которой та пускается бежать перед ней.

– Я не должна…

– Если вы не ослабите свои меры предосторожности, боюсь, наши разговоры будут весьма скучны.

– Именно в этом смысл мер предосторожности.

– Расскажите мне все, что можете, и мы посмотрим, что делать, – говорит Лизелотта, когда они останавливаются у декоративного фонтана, выключенного и пересохшего в своей пустой каменной чаше.

Кристабель замолкает.

– У меня есть театр.

– Театр? Восхитительно.

– Нет. Могло бы быть так. Но нет.

– Что вы там ставите? Какая у вас тематика?

– Мы ставили Шекспира. Не скажу, что у меня была тематика, хотя однажды мы попробовали добавить элементы, вдохновленные войной в Испании. Одному из моих актеров весьма понравилась эта идея. Но, оглядываясь назад, думаю, что это было довольно неуклюже.

– Меня никогда не увлекал политический театр. Не люблю, когда меня запугивают, – говорит Лизелотта. – Вы режиссируете?

– Да.

– Что ж, это идеально. Честолюбивый театральный режиссер – именно тот человек, которого я пригласила бы на обед. Я никак не могла придумать причину, по которой встретилась бы с туберкулезной студенткой-художницей или кем вы там притворяетесь. Вы видели новую постановку «Антигоны»? В театре де л’Ателье.

Кристабель смеется.

– Я давно не бывала в театре.

– Тогда пойдем. Все о ней говорят.

– Я здесь, чтобы разузнать о готовности немецкой армии, а не чтобы ходить по театрам.

– Одно не мешает другому. Мы позволим им забрать наши радости? Я так не думаю, – говорит Лизелотта. Она наклоняется, чтобы поднять собачку и засунуть обратно в сумку. – Попытаем счастья у Лукаса Картона. Там мне обычно находят столик.

Она ведет Кристабель из парка и вокруг площади Согласия, открытой площади с огромным обелиском в центре. Большие черно-красные флаги со свастикой свисают с внушительных зданий, обрамляющих площадь, а в углу стоит дорожный знак с угловатыми указателями на немецком для солдат – Soldaenkinos, Soldatenkaffee – и свежей подписью внизу: Zur Normandie Front. Единственный транспорт, перемещающийся по Парижу, – немецкий; для французов топлива не осталось.

– Я хотела вас кое о чем спросить, – говорит Кристабель, пока они идут к ресторану. – Двое из наших людей содержатся во Френе. Их позывные Сидония и Антуан. Если вы могли бы узнать о них что-то, мы были бы очень благодарны.

Лизелотта кивает.

– Где вы остановились?

– В отеле на Левом берегу.

– На бульваре Сен-Жермен есть ресторан, где вы можете оставлять сообщения у сомелье. Я дам вам его контакты, – говорит Лизелотта.

Когда они подходят ко входу в «Лукас Картон», из него выходит привлекательный офицер вермахта с девушкой в шелковом платье и туфлях на высоких каблуках. Увидев Лизелотту, он приветствует ее с преувеличенной любезностью, склоняясь, чтобы поцеловать ее руку.

Лизелотта говорит по-немецки:

– Дорогой герр Шульте, надеюсь увидеть вас в четверг, как обычно.

– Не пропущу ни за что на свете, – отвечает он, затем указывает на Кристабель: – Ваша подруга присоединится к нам?

– Надеюсь, – говорит Лизелотта. – Клодин театральный режиссер. Я рассказывала ей о новой постановке «Антигоны» Ануя, она ее еще не видела.

– Тогда вы должны позволить мне добыть вам билеты, – с охотой говорит немец. – Это завораживающий спектакль.

– Ах, но Клодин считает аморальным посещать театр во