Бен-Гур - Льюис Уоллес

– Стало быть, ты считаешь…

– Я полагаю, о трибун, что все восемь лет там был только один заключенный.

Трибун грозно взглянул на надсмотрщика и произнес:

– Остерегись; ты как нельзя более ясно обвиняешь Валерия в том, что он солгал тебе.

Гесий согласно склонил голову и ответил:

– Он мог ошибаться.

– Нет, он был прав, – уже обычным тоном произнес трибун. – Да ты и сам подтвердил это. Ведь, по твоим словам, все эти восемь лет в камеру подавалась еда и питье для троих человек?

Присутствующие в комнате безмолвно закивали, отмечая проницательность своего шефа; однако Гесий не казался смущенным.

– Ты выслушал только половину моего рассказа, о трибун. Когда ты узнаешь все, ты согласишься со мной. Так вот что я сделал с этим человеком: я отправил его в баню, одел и обул его, подвел его ко входу в башню и отпустил на все четыре стороны. Но сегодня он сам вернулся и его привели ко мне. Заплакав, он знаками дал мне понять, что хочет вернуться в свою камеру. Я не возражал. Когда охрана повела его назад, он стал целовать мне ноги, а потом знаками стал показывать, чтобы я пошел с ним. Я так и сделал. Меня все терзала загадка трех человек, я никак не мог понять, что же произошло. Теперь я рад, что согласился на его просьбу.

Все слушатели затаили дыхание.

– Когда мы снова вошли в камеру и заключенному сказали об этом, он схватил меня за руку и подвел к отверстию, похожему на то, через которое мы подавали ему еду. Хотя оно было размером с твой шлем, накануне мы его не заметили. Держа меня за руку, он прижался лицом к отверстию и издал звероподобный рык. Ответом ему был какой-то звук. Удивившись, я отстранил его и позвал: «Эй, там!» Сначала никто не ответил. Я позвал снова и услышал слова: «Хвала тебе, о Господи!» Еще более удивительным было то, что голос был женский. Я спросил: «Кто ты?» – и получил ответ: «Женщина Израиля, замурована здесь со своей дочерью. Помоги нам, или мы умрем». Я постарался ободрить их и поспешил сюда, чтобы узнать твою волю.

Трибун вскочил на ноги.

– Ты был прав, Гесий, – сказал он, – и я теперь это понимаю. План был ложью, как и сказка о трех заключенных. Там был заключен человек получше Валерия Грата.

– Да уж, – кивнул надсмотрщик. – Как я понял этого заключенного, он все восемь лет передавал женщинам часть воды и еды, которые получал от нас.

– Это говорит в его пользу, – ответил трибун и, обведя взглядом своих подчиненных, сообразил, что в таких обстоятельствах совсем не помешают свидетели. Мотнув головой, он добавил: – Пошли спасать женщин. Все за мной.

Гесий явно был доволен.

– Нам придется ломать стену, – сказал он. – Я обнаружил место, где раньше была дверь, но потом ее заложили камнями на известковом растворе.

Трибун задержался всего на мгновение, отдав приказ одному из писцов:

– Найди и отправь за мной рабочих с инструментом. Поторопись; но не отправляй доклад, я должен сообщить все как есть.

Спустя несколько минут в кабинете никого не было.

«Женщина Израиля, замурована здесь со своей дочерью. Помоги нам, или мы умрем».

Такой ответ получил надсмотрщик Гесий из камеры, отмеченной на дополненном плане номером VI. Читатель уже понял, кто были эти несчастные, и, без всякого сомнения, сказал себе: «Наконец-то стало что-то известно про мать Бен-Гура и Тирцу, его сестру!»

Так оно и было.

В утро их ареста, восемь лет назад, они были доставлены в башню, где Грат решил скрыть их от всего мира. Он выбрал башню как место заключения, подчинявшееся непосредственно ему, и камеру VI потому, что, во‑первых, она располагалась более скрытно, чем все остальные, и, во‑вторых, потому, что в ней ранее содержались прокаженные. Таким образом, брошенные туда женщины были не только самым надежным образом скрыты от всего мира, но и обречены на медленную смерть. Поздно ночью, когда никто не мог видеть творящегося беззакония, рабы отвели мать и дочь в эту камеру. Затем те же рабы замуровали дверь, ведшую в камеру, после чего о рабах тоже никто ничего не слышал. Вместо того чтобы начать обычный процесс обвинения, Грат предпочел скрыть свои жертвы там, где их ждала верная, хотя и нескорая, естественная смерть. Так как их существование могло затянуться, он выбрал осужденного, который был ослеплен и лишен языка, и поместил его в единственную сообщающуюся с ними камеру, чтобы тот мог передавать им воду и еду. Этот несчастный никоим образом не смог бы узнать личность своих товарищей по несчастью и причину, по которой они оказались тут, а также имя того, по чьему указанию это было сделано. Таким образом, частично благодаря пронырливости и злобному уму Мессалы, наместник Рима под благовидным предлогом наказания семьи покушавшегося произвел конфискацию имущества Гуров, из которого ни малейшей части не попало в государственную казну.

Завершая свое злодеяние, Грат без промедления перевел на другую службу прежнего надсмотрщика тюрьмы, однако не потому, что тот был посвящен в его деяния, – тот остался в блаженном неведении, – но потому, что, зная подземное хозяйство тюрьмы как свои пять пальцев, без сомнения, обнаружил бы произведенные переделки. Затем с мастерским хитроумием прокуратор приказал вычертить новые планы для вручения новому надсмотрщику, опустив, как мы только что видели, всякое упоминание о камере VI. Инструкции последнему вкупе с новыми планами тюрьмы довершили дело – камера и ее несчастные обитатели исчезли с лица земли.

То, что представляла собой жизнь матери и дочери в течение восьми лет, имело непосредственное отношение к их культуре и приобретенному складу характера. Условия, в которых мы пребываем, могут казаться нам приятными или ужасными в зависимости от нашей восприимчивости. Не будет крайностью сказать, что если бы во всем мире исчезли его обитатели, то небеса, согласно христианской идее, отнюдь не стали бы небесами для большинства; с другой стороны, далеко не все бы равным образом страдали и в так называемом Тофете[125]. Совершенствование человека создает в нем противовесы. Когда его способность мыслить обостряется, способность души к чистому наслаждению соответственно возрастает. Если же такой человек попадает в стесненные обстоятельства, то его способность к наслаждениям в этом случае становится мерилом его способности сопротивляться страданию.

Итак, повторимся: чтобы правильно понять всю глубину страданий, которые пришлось вынести матери Бен-Гура, читатель должен иметь в виду ее высокий строй души и восприимчивость, а также, и даже в большей степени, условия их заточения. Вопрос заключается даже не в том, что представляли собой эти условия, но в том, как они действовали на ее душу и тело. Да будет нам позволено сказать теперь, что именно в ожидании этой мысли мы столь подробно изобразили сцену в летнем домике на крыше дома семьи Гур, которая была приведена в Книге второй нашего повествования. По той же причине мы рискнули подробнейшим образом привести описание дворца Гуров.