Годы риса и соли - Ким Стэнли Робинсон

– О чём твои молитвы?

– Я молюсь о том, чтобы лучше видеть.

Довольно быстро восстание джахриев было подавлено, и в западной части империи, похоже, установился мир. Но глубоко укоренившиеся силы, загнанные теперь в подполье, продолжали работать на благо мусульманского восстания. Ибрагим боялся, что на горизонте вот-вот мог замаячить государственный переворот. Ходили разговоры о проблемах внутри страны, о ханьских тайных обществах и братствах, посвящённых окончательному свержению маньчжурских правителей и возвращению династии Мин. Даже ханьским китайцам имперское правительство не могло доверять: всё-таки династия была из маньчжур, чужестранцев, и даже донельзя педантичное соблюдение конфуцианства императором Цяньлуном не могло заслонить этот неоспоримый факт. Если мусульмане в западной части империи учинят мятеж, китайцы во внутренних регионах и на южном побережье воспримут это как возможность поднять своё собственное восстание, и империя как строй может быть разрушена. В общем, не оставалось сомнений, что шэн-ши, пик текущего династического цикла (если таковые вообще имели место), миновал.

Об этой опасности Ибрагим неоднократно писал императору, убеждая его ещё сильнее укрепить позицию старого учения, признав ислам одной из государственных религий как законодательно, так и по факту, как в прошлом Китай признал буддизм и даосизм.

Ответа на эти записки не последовало, и, судя по каллиграфическим киноварным комментариям под другими прошениями, возвращёнными императором в Ланьчжоу, казалось маловероятным, что обращения Ибрагима будут приняты более благосклонно. «Почему меня окружают жулики и глупцы? – гласил один такой комментарий. – Каждый год нашего правления казна пополняется золотом и серебром из Инчжоу, и мы никогда не знали большего процветания».

Тут он, конечно, не ошибался: император знал об империи больше, чем кто-либо другой. И всё же Ибрагим упорствовал. А тем временем на восток стекалось всё больше беженцев, пока Ганьсуйский коридор, Шэньси и Синьин не заполонили мусульмане, не всегда дружелюбно настроенные по отношению друг к другу и ни во что не ставящие китайских хозяев. Ланьчжоу, казалось, процветал (рынки были забиты до отказа, шахты, литейные цеха, кузницы и фабрики выпускали оружие, всевозможную технику, молотилки, ткацкие станки, телеги), но нищая западная окраина города теперь простиралась вдоль берега Жёлтой реки на много ли, и оба берега Таохэ превратились в трущобы, где люди жили в палатках и под открытым небом. Никто из горожан не узнавал своего города, и на ночь все запирали двери, если были благоразумны.

Однажды Кан помогала Ибрагиму разбирать завалы книг и бумаг, кистей и чернильных камней в его кабинете и остановилась, чтобы прочесть одну из страниц.

Кан отложила страницу и ласково посмотрела на мужа.

– Если бы только это было правдой, – проговорила она сама себе.

Он вскинул голову.

– Что?

– Ты хороший человек, муж мой. Но, быть может, ты, по доброте своей, взвалил на себя непосильную задачу.

Затем на 44-м году правления императора Цяньлуна пошёл дождь и не прекращался весь третий месяц. Земля повсюду была затоплена, как раз в то время, когда приближался срок Кан Тунби разрешиться от бремени. Вспыхнуло ли западное восстание из-за бедствий, вызванных наводнениями, или же оно было стратегически инициировано, чтобы воспользоваться паникой из-за катаклизма, никто точно не знал. Но мусульманские повстанцы атаковали город за городом, и пока шииты, ваххабиты, джахрии и хафии убивали друг друга в мечетях и подворотнях, цинские знамёна также пали под яростным напором повстанцев. Дело приняло настолько серьёзный оборот, что, по слухам, весь костяк императорской армии отступил на запад; а тем временем повсеместно царила разруха, и в Ганьсу стало заканчиваться продовольствие.

Ланьчжоу снова был осаждён, на этот раз коалицией мусульманских повстанцев-иммигрантов всех сект и национальностей. Ибрагим и их слуги делали всё возможное, чтобы оберегать хозяйку на её позднем сроке. Высокая даже в обычное время, Жёлтая река поднялась на опасный уровень из-за ливней, а расположение их усадьбы в месте слияния Хуанхэ и Таохэ только усугубляло их положение. Высокий городской утёс перестал казаться таким высоким. Было страшно наблюдать, как резко разбухают реки, бурые и пенистые, по самым краям берегов. Наконец на пятнадцатый день десятого месяца, когда армия императора находилась в одном дне пути вниз по течению от их города и до освобождения от осады было рукой подать, ливень припустил сильнее, чем прежде, а реки поднялись ещё немного и разлились из своих берегов.

Кто-то (все подозревали мятежников) выбрал этот момент, наихудший из всех возможных, чтобы сломать плотину вверху по реке Таохэ; гигантский поток грязной воды взорвал русло, хлынул по уже затопленным берегам, устремляясь в Жёлтую реку, слился с ещё более крупным потоком, и коричневая вода выплеснулась и разлилась повсюду, вплоть до самых холмов по обе стороны узкой речной долины. К тому времени, когда прибыла императорская армия, Ланьчжоу был уже по колено затоплен грязно-коричневой водой, которая продолжала подниматься.

Ибрагим уже выехал навстречу императорской армии, сопровождая губернатора Ланьчжоу, который взял его с собой, чтобы провести совет с новым командованием и помочь им найти предводителей повстанцев для проведения переговоров. И пока вода неумолимо поднималась вокруг стен усадьбы, только женщины и несколько слуг находились в доме, чтобы справиться с наводнением.