Вяземский - Вячеслав Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
…В иконографии Вяземского есть один потрясающий портрет. Замечателен он уже тем, что это последний сохранившийся карандашный портрет работы Ореста Кипренского. Но достаточно взглянуть на дату, проставленную художником на работе, чтобы понять: это не просто портрет князя Петра Андреевича. Кипренский неслучайно дополнил изображение несколькими надписями. Сначала он подписал работу: «Орест К. 1835 Roma». Потом добавил: «В знак памяти» — и подчеркнул двумя чертами. И в левом углу рисунка: «17 марта». Дата все разъясняла. Это была дань скорби и соболезнования, дань, которую друг приносит безутешному другу. Портрет был выполнен через шесть дней после смерти Пашеньки, через три дня после ее похорон.
На портрете — потрясенный, раздавленный, резко постаревший Вяземский. Отчетливо видна вся его некрасивость — и крупный нос, и губы, и уши, и редеющие волосы с сединой, которые он зачесывает на виски и на лоб. И глаза. Отсутствующие, смотрящие куда-то вправо, потухшие…
В горе друга поддержал Александр Тургенев, приехавший в Рим 26 февраля. Доброты Эоловой Арфы хватало на всех…
26 марта Петр Андреевич, Вера Федоровна, Маша Вяземская и Тургенев поехали в Неаполь. Тому были свои причины. Князь собирался в Россию, и посланник при папском дворе граф Гурьев попросил его доставить в Вену дипломатическую почту из Рима и Неаполя. И хотя небольшое странствие на юг Италии было увлекательным — путники побывали в красивейших местах, видели Помпею, Салерно, Пестум, Кастелламаре, Сорренто, сплавали на остров Капри, — в каком состоянии оно совершалось, легко можно вообразить. Утром 2 апреля Вяземский и Тургенев выехали из Неаполя в Рим. 10-го, оставив семью в Риме, Вяземский один, в качестве курьера Министерства иностранных дел, отправился в Россию. В пять часов пополудни выехал он из вечного города, который столько дал ему и столько отнял… Потом будет он возвращаться в Италию, и не раз, но в Риме так и не побывает. Только в 1845-м, спустя десять лет после смерти дочери, напишет стихотворение:
И позже вторично обратится к римской теме («К Риму»). На этот раз стихотворение уже не о Риме, а именно о родной могиле:
«Как я мог решиться ехать один, — думал он, уже сидя в экипаже. — Во мне нет ни твердости, ни бодрости, ни покорности». Он прижимал к лицу мокрый платок — у него опять шла носом кровь. На него находило тяжелое дремотное равнодушие, когда не было сил ни плакать, ни вспоминать… Мысли переваливались одна на другую, как камни, как экипаж с холма на холм. Сизифова работа…
Был итальянский апрель, но погода стояла осенняя, с дождями, холодом. На сердце и того хуже. Судороги тоски. 12 апреля князь приехал во Флоренцию — и, как назло, попал прямо на отпевание умершего Федора Яковлевича Скарятина… Тем же вечером Вяземский поехал дальше. Коляска медленно катила вдоль берегов Арно… 13-го проспал всю ночь в экипаже и проспал Пизу, в том числе и «кривую башню». 14—15 апреля был в Генуе, 16-го — в дождливом Турине, столице Сардинского королевства, где обедал у русского посланника Обрескова и познакомился с писателем Сильвио Пеллико, автором знаменитой драмы «Франческа да Римини» и «Моих темниц». Где-то на пути из Турина Вяземский сильно простудился. 18 апреля, и снова в дождь, показался Милан. Князь посетил собор, дворец графини Самойловой, где было чудное собрание скульптуры и живописи. На другой день Вяземского принял знаменитый писатель Алессандро Мандзони, роман которого «Обрученные» был одной из любимых книг князя. Они провели за беседой около часу. Мандзони говорил о том, что со временем звание писателя совершенно упразднится, потому что любой человек сможет попробовать себя на литературном поприще и издать книгу. Эта фраза запомнилась князю и всплыла потом в его статье «Взгляд на литературу нашу в десятилетие после смерти Пушкина». Вяземский, коллекционировавший автографы, попросил Мандзони расписаться в дорожном альбоме, но тот отказался: «Все это тщеславие, а я, по возможности, отказываюсь от всего суетного». В следующий раз Вяземский повидал Мандзони спустя 28 лет.
Дальнейшее мелькало перед глазами, никак не задевая сердца, — Верона, Виченца, Падуя, Местре, Тревизо… Все это в дожде. 21 апреля разом кончились и дождь, и Италия. В Клагенфурте уже весело сияло солнце. Но это мало радовало Вяземского. Как раз сорок дней…
24 апреля в девятом часу утра он приехал в Вену. Сразу отправился в посольство и передал князю Горчакову дипломатическую почту из Турина, потом оставил вещи в гостинице «У Римского короля», пообедал и поехал в сопровождении Горчакова в Пратер, где прогуливался верхом и в колясках весь венский свет. Австрийские аристократы носили траур — 2 марта умер император Франц. Впрочем, несмотря на черный цвет, все наряды были сшиты по последней моде. Эти траурные обновы Вяземскому показались несколько странны.
Петр Андреевич навестил 83-летнего светлейшего князя Андрея Кирилловича Разумовского — бывшего русского посланника в Австрии, доживавшего в Вене свой долгий век. Несмотря на возраст, Андрей Кириллович считался одним из столпов венского бомонда и имел почтительное прозвище «эрцгерцог Андреас»… «Приятный старик», — отметил в дневнике Вяземский. Он слушал в опере «Норму» Беллини и «Любовный напиток» Доницетти, был на скачках, выставке цветов, в синагоге, в зверинце… Ночью 27 апреля выехал из Вены, которая понравилась ему гораздо меньше Мюнхена, Флоренции и Рима.
«Коляску чинят уже во второй раз из Вены, — записывал он. — Еду хуже прежнего, хотя беру третью лошадь. Здесь все пахнет Русью… Я понимаю их язык, а они меня не понимают. Вообще русский слух смышленее прочих. Если мало-мальски не выговоривать, как иностранцы привыкли выговоривать свои слова, они уже вас не разумеют. А русский мужик поймет всегда исковерканный русский язык всякого шмерца. И природа здесь сбивается на русскую — плоская. Небо молочное, цвета снятого молока. Женский убор — платок, повязанный на голове, тоже русский. Одна почта не русская, а архинемецкая. Язык — смесь польского и русского». 30 апреля в полночь приехал в Прагу, отужинал и покатил дальше. Разумовский говорил Вяземскому, что Прага напомнит ему Москву, но в темноте князь разглядел только, что дома в городе высокие, улицы узкие, а река — широкая. Хорошо Прагу удалось рассмотреть лишь 18 лет спустя.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!