Вяземский - Вячеслав Бондаренко

Василий Андреевич жил по-прежнему в Шепелевском дворце, пристроенном к Зимнему (сейчас на этом месте портик с атлантами). Он занимал обширные низкие комнаты, светлые, изящно обставленные. Уютно потрескивал большой камин, на котором стоял гипсовый бюст Гомера… Конторка Жуковского (он писал стоя) по обыкновению была завалена английскими и немецкими книгами, черновиками, огрызками перьев. В этих комнатах, где все было подчинено творчеству, по субботам сходились «литературные аристократы», люди, хорошо знавшие и ценившие друг друга. Приходил строгий, с серьезным умным лицом профессор Петр Александрович Плетнев, нервный, чудаковатый князь Владимир Федорович Одоевский, добродушнейший Иван Андреевич Крылов; на руках вносили слепого, разбитого параличом Козлова, за которым все с любовью ухаживали. Бывал Николай Гоголь, который держался самоуверенно, бойко вертел головою в очках, сыпал смешными малороссийскими анекдотами — а то неожиданно тушевался и, забившись в угол, внимательно слушал рассказы других. Заходил композитор Михаил Глинка, бывали молодые Карамзины… Гости рассаживались на диванах и стульях, а между ними медленно и неслышно, словно домашний кот, похаживал Жуковский; он каждому находил светлое и единственно нужное слово и был добрым, объединяющим духом, который сплачивал это литераторское собрание.

Все бывавшие на этом «чердаке» неизменно сетовали на отсутствие добрейшего Александра Ивановича Тургенева, которого с января 1835 года снова носило по миру. Эолова Арфа аккуратно вел дневник и присылал из-за рубежа огромные, на двадцати-тридцати страницах письма, адресованные «Жуковскому или Вяземскому» (и всем друзьям…). Он помогал всем, кому можно было помочь, и дружил с половиной европейских знаменитостей. Русских приятелей Тургенев заваливал подарками — присылал иностранные книги, газеты, журналы, картины, мраморные статуи, всевозможные сувениры… Из писем его было ясно, что Александр Иванович закопался в парижские архивы. И вот в субботу 29 декабря Вяземский прочел у Жуковского очередное тургеневское послание. «Тут Крылов, Пушкин, Одоевский, Плетнев, барон Розен etc., etc., — писал князь Тургеневу. — Все в один голос закричали: Жаль, что нет журнала, куда бы выливать весь этот кипяток, сочный бульон из животрепещущей утробы настоящего!»…

Очень возможно, что сразу же после этого чтения произошел разговор между Пушкиным и Вяземским на предмет создания такого журнала. Вяземский предложил использовать старое, придуманное им еще в 1827 году название — «Современник». Но, чтобы обойти Уварова, нужно было обращаться напрямую к Бенкендорфу и подавать просьбу не о журнале, а о сборнике статей. Во-первых, это тоже была старая идея (несостоявшийся «Современник» Вяземского планировался именно как такой периодический сборник), а во-вторых, с некоторых пор журналы испытывали на себе слишком пристальное внимание власти. Всем была памятна печальная участь «Европейца»; в апреле 1834 года с грохотом рухнул Полевой: «Московский телеграф», детище Вяземского, был закрыт за критику высочайше одобренной трагедии Кукольника «Рука Всевышнего Отечество спасла»… «Телескоп» и «Московский наблюдатель» тоже дышали на ладан (и жить им оставалось недолго — соответственно два и четыре года). Благополучно чувствовала себя только «Библиотека для чтения», с ней-то и предстояло состязаться «Современнику». Так что 31 декабря Пушкин просил у Бенкендорфа о разрешении издавать не журнал, но «четыре тома статей чисто литературных (как то: повестей, стихотворений etc.), исторических, ученых, также критических разборов русской и иностранной словесности; наподобие английских трехмесячных Reviews. Отказавшись от участия во всех наших журналах, я лишился и своих доходов. Издание таковой Review доставило бы мне вновь независимость, а вместе и способ продолжать труды, мною начатые». Это было прямое воплощение в жизнь замысла Вяземского — тот тоже хотел взять за образец именно английские «Quarterly Reviews»…

Уловка удалась: 10 января император разрешил издать «четыре тома статей», о чем Бенкендорф через четыре дня сообщил Уварову (надо думать, перекосившемуся от злобы). Тем не менее уже 19 января Пушкин получил от Уварова «подарок»: цензором «Современника» был назначен самый тупой и трусливый человек в столичном цензурном комитете, А.Л. Крылов. Так Уваров отплатил Пушкину за памфлет «На выздоровление Лукулла», где поминались и «казенные дрова», и вельможа, у которого Уваров «нянчил ребятишек»…

Между тем забеспокоились и конкуренты — издатель «Библиотеки для чтения» Смирдин предложил Пушкину 15 тысяч отступного. «Но хотя это было бы и выгодно, но не могу на то согласиться, — писал Пушкин. — Сенковский такая бестия, а Смирдин такая дура, что с ними связываться невозможно». Сенковский тут же не преминул укусить Пушкина: «“Современник”… учреждается нарочно против “Библиотеки для чтения” с явным и открытым намерением — при помощи Божией уничтожить ее в прах»… В общем, началась бурная жизнь русского журналиста.

Уже привычный круг собрался у огонька, зажженного Пушкиным, — Вяземский, Жуковский, Одоевский, из молодежи самым заметным был Гоголь. Вяземский заручился согласием Александра Тургенева на публикацию его парижских писем под заголовком «Хроника Русского»: «Пушкин просит тебя, Христа и публики ради, быть отцом-кормилицею его «Современника»… Разумеется, пуще всего нужно литературности и невинной уличной и салонной жизни. Политика, то есть газетная политика, не годится, или умеренно, потому что дозволен только журнал литературный, но историческую политику милости просим». Но даже в невинном аполитичном виде письма Тургенева стали первой жертвой цензуры «Современника» — их изуродовали настолько, что Александр Иванович весь был «в жару и в бешенстве» и порывался даже отказаться от сотрудничества. Зато без потерь прошла статья «О Парижском Математическом ежегоднике» князя Петра Борисовича Козловского. Появление этой статьи — заслуга Вяземского: давно уже не бравшийся за перо Козловский написал ее по просьбе друга. Пушкин тоже успел подружиться с Козловским и даже обещал ему перевести на русский его любимого Ювенала… Сам того не предполагая, Пушкин своим «Современником», деятельностью, хлопотами почти вытащил Вяземского из той беспросветности, в которой он находился с весны 1835-го. Князь снова почувствовал себя литератором — не прежним задорным журнальным молодцом, который стоял на крепостной стене, стрелял из всех орудий по противнику, партизанил, наездничал, — но авторитетным и уважаемым литератором, которому есть что сказать и мнение которого будет всеми выслушано… Он скептически отзывается о новой сенсации — Несторе Кукольнике, том самом, трагедия которого поставила крест на Полевом (по Петербургу ходила эпиграмма: «Рука Всевышнего три чуда совершила: / Отечество спасла, / Поэту ход дала / И Полевого задушила»). Кукольник работал, как хорошо отлаженный механизм — в среднем за год писал пять повестей, драму и роман, не считая стихов; «Библиотека для чтения» исправно печатала его почти каждый месяц. Он был соученик Гоголя по Нежинскому лицею, мучительно завидовал и Гоголю, и в особенности Пушкину и искренне считал себя гением… Вяземский и Пушкин, будучи знакомы с Кукольником еще с весны 1834-го, над ним посмеивались и относились к нему пренебрежительно — он был не их круга. А вот Владимира Бенедиктова, чья первая книга стихов появилась в продаже в середине октября 1835 года, Вяземский сразу приметил: «У нас появился новый поэт, Бенедиктов. Замечательное, живое, свежее, самобытное явление». Звучные, эффектные стихи Бенедиктова, переполненные неожиданными образами и рифмами, стали самой крупной поэтической сенсацией 30-х годов — под обаянием этого поэта находились Жуковский, Александр Тургенев, Плетнев, Шевырев, Тютчев, Сенковский… Бенедиктова стали приглашать на «субботы» Жуковского, но гвоздь сезона, похоже, вовсе не чувствовал себя таковым и очень смущался. Был Бенедиктов мило-провинциальным, с мелким незначительным личиком, плохо говорил по-французски… Но самым забавным было, пожалуй, то, что он служил в Министерстве финансов личным секретарем Канкрина — то есть ежедневно виделся с Вяземским на службе. (Кстати, в канцелярии Канкрина служил одно время и Кукольник.) Бенедиктов начал бывать у Вяземского дома, там он встречался с Пушкиным, перед которым искренне благоговел.