Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

ней, как в облаке, упавшем с неба в медный саргас, сидит Мухтар. На белом крыльце, под ласковым солнцем. Она наклоняет кувшин; струя воды похожа на водопад, и Мухтар, захлебываясь в этой струе, хохочет.

А вот, завернутый в простыню, он сидит у горящего очага, и мелкие капельки воды стекают с его волос. Он смотрит на огонь. Там, в миске, происходит волшебство: кислое молоко на глазах превращается в творог. Мать зачерпывает ложкой густую белую массу и осторожно кладет ее в протянутую ладонь сына. Какой горячий творог… Как он обжигает ладонь…

«Мама, почему он пахнет летним лугом?»

В саду гудят пчелы. Мухтар не подходит к ульям: он боится пчел. А ее руки обламывают теплые соты, искрящиеся медовыми каплями, и протягивают их сыну.

Мухтар просыпался и всегда находил возле своей постели то зеленые молочные бобы, то миску черешни, то абрикосы. А то целую виноградную лозу; в ее ягодах, как зрачки, просвечивались маленькие косточки.

Мама! Уже пять лет он не видел ее. Почему он так жестоко поступил с нею? А с Рисалат еще хуже. Две женщины, которые его любили больше, чем себя: мама и Рисалат. А он?.. Чем он отплатил им?.. В его ушах прозвучали последние слова Рисалат, сказанные ему вдогонку: «Буду ждать семь понедельников. А на восьмой будет уже поздно».

Что она хотела этим сказать? Только сейчас до Мухтара дошел весь тревожный смысл этих слов. Когда это было? Неужели прошло уже семь понедельников? Какое же это было число? Он этого не помнит. А помнит только, что во дворе завода загружал машину железобетонными столбами, готовясь в очередной рейс. Уже десять дней, как они не виделись, и он совсем забыл о ней. И вдруг она появилась с низко опущенной головой, отчего казалась еще меньше ростом. Как она прошла на территорию завода, сама, без пропуска? Школьное коричневое платье уже расходилось на ней по швам. Ей в руки бы портфельчик — сошла бы за восьмиклассницу. Но и эта ее беспомощная детскость совсем не растрогала его.

— Зачем пришла? — спросил он резко.

Она посмотрела на него виновато и пробормотала:

— Я не могу оставаться дома. Вдруг догадаются…

— Я же тебе сказал, что́ надо делать. Какой из меня отец, подумай сама.

Машина уже была загружена. И, желая скорее оборвать этот неприятный разговор, пока никто не заметил их, не подошел, он сел в кабину и торопливо завел мотор.

Она бросилась к машине, и сквозь рев мотора он расслышал ее слова: «Я буду ждать семь понедельников. А на восьмой уже будет поздно».

Но, не вникая в их горький смысл, он круто повернул машину и выехал со двора.

И снова приглушенный стон женщины заставил Мухтара встрепенуться, возвращая его в сегодняшнюю ночь, в эту кабину, затерянную среди метели. Исчезла маленькая девушка в заштопанной школьной форме, с печально опущенной головой. Мухтар снова склонился к той, с которой судьба так странно свела его этой метельной ночью. Он снял с ее головы платок и вытер ее вспотевшее измученное лицо. Косы ее расплелись, мокрые волосы прилипли ко лбу. И вдруг он увидел в этой женщине ту, которую бросил…

Не задумываясь, он отдал бы сейчас жизнь, чтобы хоть на час облегчить ее страдания.

— Ох, давит, — выдохнула женщина и, рванувшись, схватила зубами его рукав. Потом он услышал продолжительный вздох, и… все замерло. Мухтар вздрогнул: ему показалось, что она уже умерла.

— Сестра, родная моя! — закричал он, тормоша ее.

И вдруг женщина вздохнула, глубоко, облегченно, и тут же раздался резкий, громкий крик. Это был уже не ее крик и не его мольба. А третий, непонятный, совсем новый…

Толкнув ногой дверцу кабины, выскочил вон — на холод, на ветер, на снег, на свежий, облегчающий воздух морозной ночи.

…Теперь их было трое: три живых, горячих, бьющихся сердца в этой заметенной снегом машине.

— Дай мне нож, — попросила женщина. Голос ее был слаб, но спокоен. Страдание уже покинуло ее.

Он не глядя протянул ей перочинный нож, предварительно раскрыв его.

— Облей водкой или одеколоном.

— Откуда у меня водка? А одеколон я ненавижу.

Тогда она быстро несколько раз облизнула лезвие языком.

— Девочка! — сказала она с тихой лаской и уже другим, озабоченным голосом обратилась к Мухтару:

— У тебя найдется во что ее завернуть? Надо бы что-то чистое.

Мухтар скинул пиджак, снял сорочку и майку. Женщина быстро и ловко запеленала младенца и протянула его Мухтару:

— Подержи.

Ребенок беспрерывно кричал, то ли от радости, что родился, то ли от горечи, что ему пришлось сделать такой большой отчаянный шаг из своего тихого мира в неизвестность.

Мухтар осторожно, задержав дыхание, принял этот кричащий комок и прижал его к своей голой груди. Личико ребенка прикоснулось к его телу, и он почувствовал, как сладкое, благодатное тепло входит в него вместе с нежностью. Как будто это не он должен был защитить ребенка от метели, мороза и всех жизненных бед, а, наоборот, ребенок защищал его от холода жизни. Нежнее и теплее этого чувства он не испытывал в жизни ничего.

— Она дышит?

— Дышит. Да еще как.

— А как?

— Хорошо дышит.

Девочка умолкала под надежной и теплой полой его пиджака, надетого на голое тело.

Женщина, уставшая и измученная, тоже уснула под теплой шубой Мухтара.

А он не спал. Он берег их сон. Первый раз в жизни он берег чей-то сон, и, оказывается, это было так приятно.

Глядя на спящую девочку, он думал о своей сестренке, которую ни разу не видел. Ей, должно быть, уже пять лет. Он старался представить ее себе и не мог. Только чувствовал, как от личика этой чужой девочки словно бы ручьями вливалась в него нежность.

Почему он сбежал из дому? За что обидел мать? Ну какая беда в том, что она решилась родить ребенка, когда ему было уже семнадцать?

…Однажды Мухтар, как всегда, возвращался из школы. Стояла поздняя осень, темнело рано. Подходя к воротам, он услышал голос матери.

— Не знаю, не знаю… С одной стороны, я и рада, что Мухтар не будет одинок. Ведь родители не вечны. А с другой, как-то стыдно перед ним, ведь уже взрослый, все понимает.

— Вот и хорошо, что понимает, — возразил второй голос, и Мухтар узнал соседку Хадимат. — Посмотришь, еще как обрадуется.

Мухтар сначала не понял смысла этих слов. А когда понял, они прошли по нему, как удар кнута. Лицо его вспыхнуло. Сердце заколотилось. Злость на родителей душила его. «Сестра или брат. Нужны они мне,