Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл

А потом они погрузили в свои скрипучие повозки складной крест, мачту для «полета» Ангела, деревянные мечи и крашенные медной краской латы и, подгоняемые дыханием осени, покатились по ухабам дорог Алгарве и Сетубала[257] в Лиссабон…

По бесконечной красноземной дороге их надрывно тянули вперед большеголовые наемные мулы с грустными глазами. Имен у мулов не было: наемным мулам редко дают имена. Дорога по пыльной суше показалась Христофору медленной и мучительной, как пережевывание сухого хлеба беззубым ртом. Он тосковал по кораблю — по скорости, скольжению, полету, высоте мачт, с которых виден целый мир. Ему было неуютно и тесно, когда горизонт закрывали дома, холмы и деревья. Но Христофор стремился в Лиссабон даже больше, чем актеры. Прочь из этих пыльных тихих городков Алгарвы с их никуда не торопящимися рыбаками и крестьянами — туда, где бурлит настоящая жизнь, приплывают корабли со всего мира и вершатся настоящие дела! Лиссабон теперь казался Христофору землей обетованной. Верил, что там, наконец, найдет то, что искал. А что он искал? Чувствовал это смутно, но объяснить не мог.

Крепло намерение, добравшись до Лиссабона, сбежать из труппы. Да, они спасли ему жизнь, но он считал, что сполна с ними за это расплатился. Однако сбежать было не так-то просто: Бернардо никогда, под разными предлогами, не выплачивал ему всех причитающихся денег, держал его на этом коротком поводке, а Габриела уже вскоре после его спасения забралась к нему в постель и теперь не отставала от него ни на шаг. По взглядам, которыми она обменивалась с Бернардо, он понял, что все происходит с молчаливого согласия ее отца, что она — его сладкий страж. А когда ей доводилось отлучаться, неподалеку, по какому-то странному совпадению, оказывался сын «Прокуратора», «толстый легионер» Антонио.

Бедрами и тонкой талией Габриела напоминала «синьору Клепсидру», и еще нравилась Христофору за то, с какой веселой безотказностью готова была попробовать любые виды наслаждения, которым он научился у своих профессиональных портовых подруг. Потом он стал подозревать, что Габриела в него и вправду влюбилась, и проводит с ним все время уже по собственному почину. А однажды она горячо и отчаянно зашептала ему, что хочет бросить актерскую жизнь: ей надоело таскаться в повозках, судьбу матери она повторять не желает, а хочет завести с ним обычный дом, где угодно — в городе или в деревне, и родить ему ребенка, светловолосого мальчика, и готовить ужин, и ждать мужа у очага по вечерам.

За время пути Христофор все молчал и только слушал Габриелу, и она рассказала о себе все, исчерпала себя до дна и теперь могла только бесконечно повторяться, как эта ухабистая дорога. И он решил: пора уходить.

Мальчика она все-таки от него родит, но он об этом не узнает, да и это уже — другая, невыразимо грустная история с тем самым окончанием, какого так страшилась Габриела тогда, в Сагреше.

И наступил день, когда навстречу им поплыли в мареве шпили лиссабонских церквей. Той ночью он, видимо, утомил любовницу сильнее обычного. Да и во всем актерском «караване», к счастью, никто не проснулся, когда он, так и оставив Бернардо недоплаченные деньги, захватив все свои нехитрые пожитки, тихонько выбрался из-под суконной крыши актерской повозки — под высокие звезды!

Христофор бывал в Лиссабоне и раньше. Но города толком не знал, проводя дни в портовых тавернах, ведь сказано же: моряк знает берега всех стран, и ни одной страны — дальше берега. Теперь он попал в самую гущу столицы мира, и эта гуща кипела, бурлила и бродила вокруг него. Поначалу он наслаждался. В Лиссабоне все казалось ему более ярким, чем везде. Здесь все делали до самого последнего предела, без оглядки, как и подобает в столице мира. Бедные были беднее, чем везде. Богатые — богаче, чем это могло представить воображение. Столица не прощала слабости, здесь знали тысячи способов обмануть и использовать ближнего. Лиссабон уверенно заявлял о себе — великолепием своих дворцов, соборов, банкирских домов, суровой Верхней Альфамой с парящей над городом Лиссабонской крепостью, левантийской красотой своего еврейского квартала с великолепной синагогой — Esnoga; лабиринтом квартала бедноты Нижней Альфамы, и, конечно, площадью Террейро де Пако с ее многочисленными лавками, огромными рынками, гигантским портом и «веселыми домами» в подвальчиках на любой, даже самый извращенный вкус[258].

Христофора притягивала энергия многоязыкой лиссабонской толпы. Он ночевал в грязных, воняющих точно так же, как трюмы кораблей, тавернах, которые только и мог себе позволить, а днем бродил по городу в поисках работы, так как деньги, заработанные актерством, кончились в первую же столичную неделю.

Его толкали на узких улицах водоносы и разносчики хлеба с подносами на голове, его обсчитывали в тавернах, он уворачивался от повозок, его раз даже стегнул кнутом возница, когда он зазевался на узкой улице и не успел вовремя дать дорогу. Он познает в этом городе многое, в том числе и то, как самовлюбленны столицы и как равнодушны они к одиноким, безвестным и безденежным пришельцам. И больше всего ему вдруг захочется сюда однажды вернуться. Но не таким, как сейчас, не голью перекатной, о нет! И как это очень редко бывает в жизни, но все же случается с наиболее одержимыми из нас, мечта его — исполнится. Он вернется! О, да: он сюда еще вернется, и вся эта высокомерная, равнодушная, богатая «столица мира», на улицах которой он был когда-то никем, придет к его кораблям гигантской толпой. Придет, чтобы хоть одним глазком увидеть странных краснокожих людей, которых он привезет из открытой им неведомой земли на краю мира. И диковиных птиц и плоды, для которых не придумано еще названий. И сам король дважды пригласит его отобедать с ним. Дважды! Потому что первое приглашение могущественного короля Португалии Жоана он, сын савонского суконщика, а теперь адмирал кастильского флота и вице-король открытых земель, возьмет — и отклонит!

Карта Тосканелли, 1474 г.

Наконец, Христофор нашел себе работу, причем довольно неожиданную: некоему римлянину Паоло Фумароле, осевшему на время в Лиссабоне, нужны были писцы в его геральдическое заведение. Там составлялись респектабельные генеалогии, придумывалась и рисовалась внушительная геральдика для новых дворянских родов — разбогатевших банкиров, первооткрывателей и т. д., начавших с происхождения самого скромного. Торговля шла бойко, особенно когда геральдика впечатляла вкусы заказчиков обилием латинских девизов, скрещенных копий и лавровых венков, чтоб «все как у людей». Дело шло замечательно, пока Паоло не вынужден был неожиданно отъехать в неизвестном направлении и в неимоверной спешке: кто-то донес, что за особо крупные суммы синьор Фумароле составлял официальные генеалогии для выкрестов и иудеев. Но дело свое римлялин знал хорошо: высочайшие печати на жалованных грамотах были выполнены с неподражаемым искусством, а имена и титулы благородных, безукоризненно христианских предков звучали весьма правдоподобно и впечатляюще…