Королевская кровь 12. Часть 2 - Ирина Владимировна Котова

Демьян, зарычав, выпрыгнул из-под щита, сбил секирой одну стрекозу, развернулся — его сбила с ног другая. Он поднялся — на груди топорщился рваный бронежилет — в глазах потемнело от ярости, и он пошел вперед, рвать и убивать голыми руками.

Он и рвал — но и его доставали. Он смутно осознавал, что из плеча торчит арбалетная стрела — но он не ощущал боли, и метал секиру, и дрался оторванными у охонгов лапами-лезвиями, и слышал запах своей крови, и разъярялся еще больше, еще, еще — а происходящее смазывалось во что-то кровавое и бесцветное.

Вот рушится щит под ударом одного тха-охонга — а второго он подрубает секирой и уходит от падающей туши.

Вот вспрыгивает он на второго, рубит, режет, рвет всадников, схлестывается с невидши, добавляющих порезов и ран на его тело, наискосок вспарывающих лицо — и, очистив спину инсектоида, рубит ему шейное сочленение до той поры, пока тот, обезумев от боли, не бросается прочь.

Вот он бежит к третьему — но движения становятся замедленней и тело ватным. И глаза заливает кровью. Но он бежит, потом бредет, вставая перед гигантом, поднявшимся на дыбы — но секира выпадает из рук, и сам Демьян падает на землю.

И видит огненную вспышку, сметающую гиганта прочь.

Он уже не видел, как до них добежал Четери с берманами, а затем — отряд Александра. И через какое-то время — и Ли Сой с Мастерами клинков и с гвардейцами Вея Ши. Как завязалась ожесточенная рубка под стрекот вдруг присоединившегося автомата.

Алекс, чье сердце болело, как проклятое, чтобы не думать, не вспоминать, бил с тяжелой ненавистью, сначала на осколках накопителей, затем — не жалея остатков внутреннего резерва. Рубили врага Мастера и драконы, струились по земле не устающие гвардейцы, чья кожа стала почти нормального цвета и лишь слегка отдавала золотом, хрипло командовал ими Вей Ши, размеренно и уверенно бил Ситников.

И обезглавленный враг дрогнул. Улетел сначала один раньяр, другой… отступили тха-охонги, охонги… развернулись, побежали прочь, и только невидши, получившие приказ убивать, продолжали наскакивать на отряд, пока их всех не перемололи.

Окровавленного, порезанного до неузнаваемости Бермонта нашли на поле боя, когда не осталось рядом ни одного врага. Он был еще жив — тяжело дышал, сжимая в руке мешочек на срезанном чужим ударом ремешке. Жив, но в агонии.

Губы его шевелились, и на выдохе удалось расслышать одно слово.

«Полюшка».

— Ситников, — позвал Алекс. — Нужна ваша помощь. Меня не хватит. И в стазис мы тут его не осилим ввести.

И там, среди смрада и крови два мага — учитель и ученик — возложили на Демьяна Бермонта руки. Алекс брал, а Ситников отдавал — и учился закрывать раны, останавливать кровь, вводить раненого в транс, чтобы он не умер от шока, усиливать кроветворение.

Наконец Свидерский отшатнулся. И Ситников дрожащей рукой вытер мокрый лоб.

— Должен дотянуть? — спросил он, и с детской надеждой прозвучал его голос.

— Не знаю, Матвей, — сипло ответил Алекс. Снова зажмурился. — Должен. Хватит на сегодня смертей.

— Разрешите, я попробую, — прозвучал позади хриплый голос Дармоншира. — Когда-то Бермонт очень помог Дармонширу…

Герцог, чертыхаясь под нос, положил на короля Демьяна руки, прикрыл глаза — и Александр с изумлением ощутил, как рванула от него белая стихия, стихия целительная, мощная. Такая мощная, будто он был по меньшей мере… сколько ж секретов хранят королевские дома Туры?

Под руками Дармоншира разливалось сияние, которое словно выправляло, связывало все то, на что не хватило резерва у магов. И лицо Бермонта розовело. Дыхание становилось ровным… и он погрузился в виталистический сон.

— Это все, — хрипло сказал Дармоншир. Поднялся, пошатнулся — и, сунув руку в карман, вытащил пачку сигарет. Прикурил. Поймал взгляд Ситникова — и протянул сигарету и ему. Студент не стал отказываться, прикурил.

— Это очень много, — сказал герцогу Александр. — Теперь — дотянет.

Дармоншир улыбнулся во весь рот. И вновь затянулся.

— Значит, не зря я сюда пошел, — прохрипел он. — Не зря.

Раненых, которые не могли идти, погрузили на связанные куртки, понесли к порталу — под прикрытием тех, кто еще мог держать оружие. Вдруг враг вернется?

Но врагу было достаточно — и измотанный отряд как мог быстро прошел последние километры и ступил в дымку портала.

* * *

Ренх-сат кружил над равниной, ментально собирая в стаю уцелевших стрекоз, приказывая охонгам и тха-охонгам идти за ним. Он видел, что недалеко от врат идет бой — но он и не думал к нему присоединяться. И не обещание было тому виной. А понимание, что он уже отвоевал.

На одном из витков вокруг равнины он увидел лежащего на брюхе размазанной стрекозы Тмир-вана, к которому, вереща, подкрадывались оставшиеся без всадников охонги. Увидел — и спустился.

Пожилой генерал, сжимающий меч, бледный, открыл глаза. Из пережатой культи его сочилась сукровица.

— А, это ты, — сказал он едва слышно. — Проиграл?

— А ты? — спросил Ренх-сат сухо.

Тмир-ван поморщился. Застонал, когда Ренх-сат подхватил его и потащил к стрекозе.

— Что тебе нужно? — спросил, когда Ренх-сат забросил его на раньяра, тревожно переступавшего, почуявшего кровь.

— Верность и люди, — ответил Ренх-сат. — Нам придется остаться тут, Тмир-ван. Занять Орвису — пусть эта твердыня принадлежит Итхир-Касу, но он мертв, а она находится дальше всех от остальных твердынь и у нас будет достаточно времени, чтобы окрепнуть, прежде чем наши соседи решат попробовать нас на прочность. Надо собрать людей. Проиграют или выиграют наши божественные господа, я хотел бы остаться живым.

Глава 22

Великий Ворон не сразу направился в свои чертоги — он поднялся во дворец возлюбленной жены своей, Воды. Там пульсировало в ледяном кубе его сердце, его горделивое упрямое сердце, полное любви и ревности, звало его, тянуло — воссоединись со мной, стань сильным, стань собой.

Ледяной куб треснул в божественных руках, и Жрец вставил сосредоточение тьмы в грудь. И застонал — потому что часть сути его стала врастать в него, и он вспомнил, каково это — быть целым. И со злым предвкушением ощутил, как сила его плеснула во все стороны, начала вновь встраиваться в тонкие структуры планеты… и потек взаимообмен стихий, как заведено было от Триединого, когда одна перетекала в другую, питала другую,