Гостомысл - Александр Майборода

Девятко не считал, что в этом был виноват он. Разведка и у других бояр не всегда удавалась. Князь Буревой был отважен, но обычно осмотрителен, поэтому раньше и не терпел поражений.

А что касается Гостомысла... Юный князь встал во главе дружины в самое худшее время, каким оно могло быть. Отец потерпел поражение и умер. Он оставил плохое наследство, а Гостомыслу теперь приходится вкушать плоды поражения.

Положа руку на сердце, Девятко не верил, что неопытный мальчишка, хоть он и зовется князем, сможет прогнать данов из города.

Как сообщали купцы, разбойники по всему миру покоряли земли, изгоняли старых королей и садились на их место. А после того, как весной данам, разбившим дружину князя Буревого, придет подмога, их никакой силой невозможно будет прогнать.

Тем более с той, что была у Гостомысла.

Девятко с усмешкой взглянул на молодежь, бестолково махавшую деревянными мечами.

«Этим неумехам только с курями воевать. А старых воинов на пальцах легко было пересчитать. Нет, с такой дружиной серьезной битвы не выиграешь!» — подумал Девятко и пожалел, что не ушел от Гостомысла, когда от него уходила старая дружина.

Конечно, уходить из дружины, к которой привык, не так легко, хотя Девятко и не особенно дружил со своими товарищами, но и воевать с ними ему не очень хотелось. Впрочем, в этом особой трагедии Девятко не видел, — профессиональные воины, как он, нужны любому князю... или конунгу. Разбойникам еще больше нужны воины: в войне со словенами они взяли только один город, правда, важный, а потеряли немалое число воинов. Но до весны еще так далеко...

«Надо уходить скорее от Гостомысла», — подумал Девятко и решил все же зайти в гридницкую.

Он зашел в комнату, сел на лавку и стал ждать, когда воевода обратит на него внимание. В углу комнаты горела печь, и в комнате было душно, поэтому Девятко расстегнул кафтан.

Через минут десять Девятко почувствовал, как его толкают в бок.

— Иди к воеводе!

Девято встрепенулся, — оказывается, занятый своими мыслями, он и не заметил, как дошла его очередь предстать перед воеводой, — он поднялся и быстро прошел к столу.

Стоум поднял на дружинника глаза из-под нахмуренных бровей.

Девятко не понравился этот взгляд, — в упор глядели тяжелые подозрительные глаза, словно копье приставлено к груди.

Девятко почувствовал, как по его спине невольно пробежали мурашки, и в его голове снова всплыло предупреждение Вадима.

Видимо, испуг отразился на лице Девятко, потому что Стоум спросил:

— Девятко, ты болен, что ли?

— Да-да-да! — закивал головой Девятко.

Стоум еще больше нахмурился и сказал:

— Ну, так иди домой лечись.

Девятко подумал, что Стоум всегда относился к нему неприязненно, и потому если он начнет расследование, то припомнит Девятко все грехи, не постыдится приписать и тех, что нет.

Юный князь не станет устраивать открытый суд над дружинником.

Дружинник за дружинника стоит, и так как недавно Гостомысла покинула большая часть отцовской дружины, а оставшиеся еще не поверили в авторитет молодого князя, то лишний раз возбуждать против себя старых дружинников молодому князю опасно.

Но то, что не сможет сделать князь, легко сделает коварный Стоум, — с опальным дружинником он разделается без всякой огласки.

«Да, — подумал Девятко, — надо уходить, пока Стоум не начал расследование».

Девятко не уходил, и в глазах Стоума промелькнуло удивление.

— Тебе чего еще надо? — спросил он.

Девятко склонил голову и сказал:

— Воевода Стоум, я прошу разрешения уехать в город. У меня там дом. А тут живу, как петух на жердочке. Я заболел, и некому даже поднести воды.

Просьба Девятко оказалась для Стоума неожиданной. Он хмыкнул, подергал ус. Наконец спросил:

— Но там же даны. Им не понравится, что дружинник словенского князя живет в городе.

Девятко обрадовался, — хитрый Стоум не понял его замысла. Чтобы скрыть свою радость умышленно громко и печально вздохнул и сказал:

— Это так... но что же делать? Не поеду — умру тут...

Стоум молчал.

Пришлось Девятко предложить:

— Тогда, на время болезни, пусть князь отпустит меня с дружины.

Стоум окинул Девятко странным взглядом, на полминуты задумался, затем сказал:

— Пусть будет так. Можешь уходить. Дружинник волен служить тому, кому желает.

Как и обещал Медвежья лапа старшинам, он вернулся к городу через два дня.

За это время плотники обрубили собачью с рогами голову на датском корабле и приделали к носу высокий лик морской девы.

День был пасмурный: с утра блеснуло солнце, а потом небо заволокло белесой туманной хмарью, и посыпался мелкий холодный дождь. А как только солнце скрылось за почерневшим лесом и на свинцовую воду упала тень, с севера потянуло морозным ветром, игольчато кольнуло лица ледяной пылью, сменившей дождь.

Река опустела, стало неуютно и тихо.

Тишину осторожно резал плеск бережно опускаемых в воду весел и скрип дерева, —- гребцы поленились и плохо смазали салом уключины.

Медвежья лапа, положив руку на борт, вглядывался в темноту. Ходить на струге по темноте без огня опасно, но скоро должен появиться городской причал, на котором находятся сторожа викингов. Попадаться им на глаза не стоило.

— Ни зги не видно! — мрачно проговорил Медвежья лапа.

— Ага, берега совсем не видно! — сказал Белка, который за зоркий глаз был поставлен дозорным. — Так и проглядеть место можно.

— Не дай бог! — сказал Медвежья лапа и предупредил: — Ты, Белка, смотри в оба глаза, чтобы не проскочили место и не попали в лапы к данам.

Белка выругался:

— Леший их забери! Чего они огни не жгут? Давно пора.

Медвежья лапа нагнулся над бортом, всматриваясь в темноту и, видимо, что-то разглядев, проговорил:

— Постой, Белка, кажись здесь нам выходить на берег. Скажи кормчему, чтобы правил к берегу.

Белка пробежал между гребцов и шепнул кормчему прямо в ухо:

— Правь на берег.

Кормчий переложил рулевое весло и громким шепотом скомандовал гребцам:

— Левое весло — табань!

По левому борту гребцы придержали весла в воде, и струг, опустив водяные усы, плавно развернулся поперек реки.

Волна ударила в бок струга и качнула его.

Тогда кормчий дал следующую команду, и струг осторожно двинулся в темноту.

Вскоре появились темные очертания над водой, и нос корабля мягко врезался в песчаный берег. От неожиданного толчка Медвежья лапа едва не кувыркнулся через борт.