Жизнь Гюго - Грэм Робб

«Вера» Гюго была отчасти нарочитой: очевидно, требовалось в некотором смысле выказывать веру столу для того, чтобы он функционировал как надо, и не было смысла тратить такой ценный источник на бесплатные озарения. Иногда духи предлагали прекрасные идеи для пьес и романов. Иногда они диктовали изумительные фрагменты, из-за которых сюрреалисты провозгласили Гюго одним из своих предшественников: «Я ночной сторож бесчисленных могил, опустошающий глаза в пустые черепа. Я создатель дурных снов. Я один из вставших дыбом волосков ужаса»{964}.

Кроме того, духи давали и полезные подсказки. Так, «Смерть» высказала идею, которую Гюго позже осуществил почти буквально: «В завещании раздели свои посмертные работы на куски с интервалами в десять лет, пять лет… Иисус Христос восстал из мертвых лишь однажды. Ты можешь заполнить свою гробницу воскрешениями… Когда умрешь, прикажи: «Разбудите меня в 1920, 1940, 1980, в 2000 году».

По сравнению с разрушающей душу банальностью большинства записей спиритических сеансов записи, сделанные в «Марин-Террас» (из них сохранилась лишь четверть), – настоящий литературный шедевр, бессознательный продукт от природы яркого ума. Многие духи оказывались настолько яркими и выпуклыми, что происходило очень редкое явление: один дух напрямую общается с другим. Например, Тень Гробницы и Ветер Моря спорили, кто из них сильнее.

Звездой представления, несомненно, является убедительно переменчивый Океан. Океан впервые явился весной 1854 года и продиктовал музыкальную пьесу, но затем обнаружил, что говорит с музыкально невежественными людьми. Когда ему предложили флейту, он разгневался: «Ваша флейта с ее маленькими дырочками, похожими на задницу какающего младенца, вызывает у меня отвращение. Дайте мне оркестр, и я сыграю вам песню»{965}.

Далее Гюго записал, каковы музыкальные потребности Океана: «Дайте мне впадение рек в моря, расщелины, водопады, извержение огромной груди земли, львиный рык, то, как слоны трубят в свои хоботы… что мастодонты фыркают в недрах Земли, а потом скажите мне: „Вот твой оркестр“».

Гюго вежливо предложил Океану фортепиано и попросил его продиктовать новую «Марсельезу». Но, как заметил Океан, фортепиано не способно выразить общность звуков, зрительных образов и запахов. «Пианино, которое нужно мне, не поместится в доме. У него всего две клавиши, одна белая, другая черная – день и ночь; день полон птиц, ночь полна душ». Гюго предложил воспользоваться Моцартом как посредником. «Моцарт был бы лучше, – согласился Океан. – Я сам непонятен». Гюго: «Вы можете попросить Моцарта, чтобы он явился сегодня в девять вечера?» Океан: «Я передам ему просьбу с Сумерками».

Как отмечает Жан Годон, привычка Гюго добавлять обнадеживающие окончания к своим самым кошмарным стихотворениям предполагает, что собственное воображение пугало его{966}. Ножка стола была пером, которое держала другая рука – обычно рука измученного Шарля. Гюго мог в относительной безопасности обозревать свои видения. Ответы духов были гипнотической литанией, которая сглаживала переход к чистой бессознательной речи. Поэтому предполагать у Гюго тот или иной психоз несправедливо{967}. Все мы становимся немного безумными, оставаясь наедине с собственным сознанием. Если вспомнить, какие сокровища таились в подсознании Гюго, его очевидное психическое здоровье – куда более яркое явление.

Гюго надеялся, что дагеротипы, которые делают его сыновья, раскроют настоящий процесс беседы с Неизвестным, но стучащий стол сделал это куда лучше, чем стеклянные пластины и коллодий. Он разделял части его сознания, которые обычно действовали слаженно, и позволил наблюдать за работой его мозга в мельчайших подробностях. Можно различить два основных процесса.

Любимый духами способ общения состоял в использовании людей в качестве секретарей. Блестящие стихи были собраны львом Андрокла и Андре Шенье – с некоторыми подсказками Гюго. Шекспир продиктовал целую комедию, которую обозреватель литературного приложения к «Таймс» однажды порекомендовал отделу драмы Би-би-си{968}, хотя она больше похожа на ранний научно-фантастический фильм:

«ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. Звездное небо. Ночь безмятежна. Звезды мерцают. Их мерцание шепчет таинственные слова. Вдруг две звезды начинают странно расширяться и становятся огромными, как будто театральные бинокли зрителей вдруг превратились в волшебные телескопы».

Ночь за ночью Шекспир возвращался, делал мелкие поправки, исправлял строку за строкой – к счастью, он говорил по-французски, потому что убедился: «английский язык ниже французского». Явно религиозные тексты появлялись не так официально. Типичный сеанс, предшествовавший очередному откровению, диктует последовательность антонимов: «Чистый или нечистый… Страстный или бесстрастный» и т. д. Затем повторяется то же упражнение, но нормальная логика в нем заменяется тем, что кажется чисто слуховыми ассоциациями: Immense ou anse. Oeil ou cercueil… Dieu ou feu. Feu ou bleu. Bleu ou eub[37]. Далее, когда сознание расширялось, его подпитывал, как топливо, поток цитат из Библии: «Последние станут первыми», «Нет пророка в своем отечестве» и т. д.

После того как открывался проход между рациональным и иррациональным, духи начинали на большой скорости объяснять природу вещей: «Истинная религия – великое приручение диких зверей», «Самый огромный край неба помещается не на складке, но на джунглях, на пещере, на пустыне, на гриве, на челюсти, на рыке», «Поцелуй Иуды лижет звездный мрак».

Весь процесс похож на вербальный срез жизни Гюго – почти от рассудка к безумию и обратно, что подтверждает подозрение, что начальной точкой его стихов скорее служило слово, чем какая-либо любопытная мысль.

Если в Гюго, который вертит стол, и было безумие, оно заключалось в убеждении, что публикация этих текстов «породит новую религию, которая поглотит христианство подобно тому, как христианство поглотило язычество»{969} – точка зрения, которую искренне разделил 11 февраля 1855 года сам основатель христианства{970}. Трудность состояла в том, что, согласно точному предсказанию Гюго, тексты будут встречены «громким хохотом»{971}. Тень Гробницы разделяла его опасения и посоветовала опубликовать записи бесед с духами после смерти. Но мир духов также подстрекал его и придал смелости его очевидно безумным убеждениям. Как он писал Дельфине де Жирарден в письме, которое ставит потустороннее на надлежащее место, духи постоянно омывают Виктора Гюго начисто, и он извергает свою эсхатологию: «Вся квази-космогоническая система, которую я вынашиваю последние двадцать лет и которая уже наполовину написана, подтвердилась столом с величественными произведениями. Мы живем в странном горизонте, который меняет перспективу ссылки»{972}.