Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

Далеко не ко всем судьба оказалась настолько благосклонна. Четырнадцатилетний польский еврей Артур Познанский вернулся однажды в октябре 1942 г. в гетто города Пиотрков со стеклодувной фабрики, где работал вместе с младшим братом Ежи, и ему сунули в руку скомканную записку от матери: ее, как и многих других, отправили в концлагерь. «Нас увозят. Помоги тебе Господь, Артур! Мы ничем не сможем тебе помочь, и что бы ни случилось, присматривай за Ежи. Он совсем еще ребенок, больше у вас никого нет, будь ему и братом, и отцом. Прощай!» Артур, до слез растроганный, твердил: «Да, я буду о нем заботиться! Я все сделаю!» А потом спросил себя: «Но как? Я одинок и беспомощен». Конец войны мальчики встретили в разных концентрационных лагерях, за сотни километров друг от друга, но чудом остались живы, а все остальные в их семье погибли62.

Англичане перенесли шесть лет скудного снабжения по карточкам и периодических массированных бомбардировок. Ночные отключения света угнетали также психологически. И все-таки жизнь на островах под руководством Черчилля была куда лучше, чем на Континенте, где правили бал насилие и голод. Британия, как и США, была защищена от непосредственного соприкосновения с врагом морем, здесь сохранялась какая-никакая личная свобода и даже благосостояние. А привилегированные британцы и вовсе не утратили своих привилегий. «Вот еще что необычно в этой войне: люди, которые не хотели в нее влезать, так и не были вовлечены»63, – отмечал впоследствии писатель Энтони Пауэлл.

Разумеется, не были вовлечены только представители узкого социального слоя. За неделю до Дня «Д», когда 250 000 молодых англичан и американцев готовились к броску на Атлантический вал Гитлера, Ивлин Во записал в дневнике: «Проснулся полупьяным и с толком провел утро: сперва подстригся, потом сверял цитаты в Лондонской библиотеке, которая все еще не приведена в порядок после бомбардировки, навестил Нэнси [Митфорд, в принадлежавшем ей книжном магазине]. За ланчем снова напился. Поехал в “Бифштекс” [клуб], в который я недавно записался, потом в “Уайт” [тоже клуб], еще портвейна. В алкогольном дурмане добрался до Ватерлоо, сел на поезд до Эксетера и большую часть пути проспал»64.

Во нельзя считать типичным представителем круга или класса: большинство друзей, с которыми он кутил, были в Лондоне на побывке, год спустя некоторые из них уже были мертвы. Вскоре после этой дневниковой записи немцы пустят в ход «оружие возмездия», и без того уставшие от войны британцы вновь начнут погибать под бомбами. Но если жизнь в Нью-Йорке или Чикаго была намного безопаснее и комфортнее, чем в Лондоне и Ливерпуле, то и лондонцы могли чувствовать себя счастливыми по сравнению с обитателями Парижа, Неаполя, Афин, любого города Советского Союза или Китая. Домохозяйка из Ланкашира Нелла Ласт в октябре 1942 г. задумывалась над тем, как мало ее до сих пор затронули военные тяготы и лишения, если вспомнить хотя бы, что Сталинград был на три четверти разрушен при первом же воздушном налете. «У нас есть крыша над головой, еда, тепло, а у миллионов людей ничего этого нет. Какую цену предстоит за это уплатить? Мы не можем рассчитывать, что нам и дальше удастся отсидеться. Сегодня я поглядела на соседского младенца и вдруг поняла, почему многие сейчас не хотят рожать детей. Столько разговоров о новом мироустройстве, о том, что будет после войны, а кто помнит о страданиях, о муках, которые еще предстоят, прежде чем все кончится?»65

Миссис Ласт отличается необычайной щепетильностью: большинство ее соотечественников, полностью погрузившись в собственные заботы, не обращали ни малейшего внимания на более страшные, но далекие от них катастрофы, постигшие другие народы. 22 ноября 1942 г. другая домохозяйка, Филлис Крук, писала своему тридцатидвухлетнему мужу, служившему в Северной Африке: «Рождество будет кошмарным, я даже думать о нем не хочу, но мы вынуждены отмечать его, как всегда, и я давно уже занята по горло, готовлю подарки для всех знакомых детей. Легче было бы сказать, мол, ничего добыть невозможно и на том покончить. А холод какой! Я бы предпочла впасть в зимнюю спячку, а не трястись все время. Крис [их маленький сын] просил Бога сделать тебя хорошим мальчиком! Что ж, любовь моя, новостей у нас нет, на том и простимся. Жизнь слишком тосклива, словами не передать. Когда-то мы снова увидимся? Кажется, ты так далеко, даже думать об этом невозможно. Береги себя, дорогой, не лезь в опасные места, тебе бы и папочка так сказал. Моя любовь с тобой навечно, милый Фил! P. S. Джойс теперь работает на заводе по 11 часов в день. Джон Янг переболел малярией»66.

Жителям разоренных войной стран переживания миссис Крук могли бы показаться банальными, а ее жалость к себе – достойной презрения. Ни ее жизнь, ни жизнь ее детей не подвергались опасности, они даже не голодали. Но разлука с мужем, необходимость покинуть свой дом в восточной части Лондона, угрюмая монотонность тылового существования казались ей, как и многим другим, вполне достаточной причиной, чтобы чувствовать себя несчастной. А через десять дней после отправления этого письма миссис Крук овдовела: ее муж погиб в бою.

Известия о гибели любимых на фронте стали одним из самых страшных испытаний военного времени. И особенно мучительной и безысходной была боль тех, кто не мог выяснить даже подробностей того, как оборвалась жизнь родного человека. Как сказано в стихотворении Дж. Эккерли, опубликованном в Spectator:

Нам не сказали, куда он исчез, это было так странно:

Он отплыл в декабре и не вернулся домой,

Проститься не мог, и вот Рождество, как открытая рана:

Два письма получили и напрасно ждали мы третье письмо.

Шли недели и месяцы, недолго до нового декабря

Мы ходили в конторы, и нас принимал военком,

Были вежливы, но им не до нас, мы для них номера,

Кто сказал нам одно, кто другое, а правды не знает никто.

Так повсюду: погиб, пропал, не вернулся, подробностей нет.

Смерть есть смерть: много ль пользы узнать, как случилась беда.

Мы не пишем запросы, на запросы все тот же был бы ответ:

Люди гибнут как мухи, на земле не оставив следа67.

Десятки, сотни, тысячи семей пытались как-то осмыслить свою потерю и примириться с ней. Жена офицера британской армии Дайяна Хопкинсон запомнила встречу со своим мужем на станции в Беркшире после долгой разлуки, за время которой брат мужа погиб в бою. «Его непривычный для меня мундир, непривычно худое лицо, которое я с трудом могла разглядеть в этом тусклом освещении, казались искусственными. Даже в поцелуях был привкус нереальности. В постели, прежде чем заняться любовью, нужно было как-то справиться с нашей болью, гибелью Пола. Когда же он наконец повернулся ко мне, мы занялись любовью словно каким-то торжественным ритуалом – странным, безмолвным и все же неуловимо знакомым»68.

Домохозяйка из Шеффилда Эди Разерфорд заваривала чай, когда в дверь постучала молодая соседка, жена пилота. «Лицо ее одеревенело, она выпалила: “Разерфорд, Генри пропал без вести,” – и сунула мне в руку телеграмму. Разумеется, я тут же обняла ее, прижала к себе и дала ей как следует выплакаться. Я во весь голос проклинала эту ужасную войну. Она твердила: “Он жив. Я уверена, он жив. Он только в среду приезжал на побывку. Он жив, он сейчас где-то раненый, тревожится за меня, ведь он понимает, что они послали мне эту телеграмму, чтобы меня напугать”. Что сказать жене в такой передряге? Я утешала бедную девочку как могла. Мне казалось, у меня у самой все внутри оборвалось. Хоть бы эта война скорее кончилась»69.