Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт - Борис Вячеславович Конофальский

и женщина повторяет вполне себе спокойно:

— Десятый граф Мален молод, даже не женат ещё, детей у него законных нет, вот я и думаю…

— И что же ты думаешь? — мрачно спрашивает кавалер.

— Иной раз думаю, что случись с ним что, так племянничек ваш может и титулом обзавестись.

Она копалась в сундуке с одёжей и даже не глядела на генерала, но при этом особенно выговаривала слова «племянничек ваш», чтобы он до конца прочувствовал всю их важность.

Волков быстро прошёл к ней, схватил за руки, поднял от сундука, повернул к себе и заглянул в глаза:

— Даже думать о том не смей, слышишь? Даже думать!

— И что же вы, братец, — она вдруг посмотрела на него зло, хотя ещё двадцать минут назад глядела глазами едва ли не влюблёнными, — неужели не хотите для племянника своего титула?

И опять она делала ударение на слова «для племянника своего», словно хотела напомнить ему, кем этот «племянник» ему доводится.

— Не гневи Бога, — произнёс кавалер почти с яростью, — поместье ты и твой племянник получили, так угомонись, успокойся. Остановись. Забудь про то.

— Хорошо, как скажете, братец, — отвечала она смиренно. А сама глаза отводит, потому что видеть его не хочет, и покорность её притворная, и согласие лживое. — Забуду, раз вы велите.

Согласилась сразу. Да, конечно… Вот только знал он цену её слову. Ничего она не забыла, своенравная и упрямая, такая, что к цели своей всё равно пойдёт, и коли он ей не поможет, так сама попробует. Ведь Агнес она знает так же, как и он.

Кавалер не выпускал её, всё ещё держал за локти, да ещё и с силой встряхнул:

— Слышала, что я тебе сказал? Даже не думай о том.

— Да отпустите вы, больно мне, — так же зло шипела в ответ графиня, — синяки останутся, что я герцогу скажу?

— Даже не думай о том, — повторил Волков, выпуская её.

— Хорошо, хорошо, — отвечала она, потирая себе локти. — У, демон, пальцы словно из железа, точно синяки будут.

Он ни секунды не верил в то, что она об этом позабудет. Шутка ли! Титул графский для своего сына всякая мать желать будет. Разве отступит она, это с её-то неуступчивым нравом? Нет, не бывать тому, просто согласится сейчас с ним, но не отступит, она упрямее его жены и Бригитт, вместе взятых. А семейство Маленов в дикой ярости будет, как только речь зайдёт о том, чтобы его «племяннику» титул достался. Но сейчас ничего с ней поделать не мог. Сейчас она была ему очень нужна в деле примирения с герцогом. Она была ключом к Его Высочеству. Поэтому он произнёс, чуть подумав:

— Пока дело с герцогом не разрешится, даже и не вспоминай об этом.

— Как вам будет угодно, братец, — отвечал она всё с той же притворной покорностью.

Взять бы хлыст да исполосовать ей спину да бока, драть её, пока не обмочится, пока дурь, упрямство это глупое из её головы красивой не выветрится… Да нельзя. Во-первых, нужна она ему, а во-вторых, брюхатая.

Глава 55

Прежде чем он успел уехать, к дому Кёршнеров прибежал сам секретарь магистрата Кременс. Так дышал, что, поглядевши на него со стороны, всякий подумал бы, что сей почтенный человек бегом бежал. И просил он встречи у генерала. Волков, обедавший перед отъездом с графиней и четой Кёршнеров, по согласованию с хозяином дома решил секретаря принять. И тому был предложен стул и место за обеденным столом. Хоть и хотелось Кременсу говорить с Волковым с глазу на глаз, но тут уже деться было некуда, так и начал он за столом и при всех:

— Господин кавалер, на следующую среду совет города снова назначил прения по вопросу дороги до ваших пределов.

— Прекрасно сие, — отвечал Волков, — и каковы ваши прогнозы на успех, господин секретарь?

— Те, кто раньше были против, те уже молчат, а иных и вовсе нет.

— Это большая, большая радость для моей бедной земли, — отвечал кавалер, — и радость для ваших кузнецов.

— Кузнецов? — уточнил господин Кёршнер. — Для наших кузнецов?

— Да, для кузнецов города Малена, — продолжал Волков. — Мой кузнец в пределах моих, на реке, нашёл прекрасное место для водной кузницы, говорит, дескать, уголь из Бреггена будет дёшев, руда из Фринланда всегда дёшева, а река и вовсе бесплатно течёт, обещает лист и полосу хорошего качества за низкую цену. Городским кузнецам то помощь большая, не всё же им железо из Фёренбурга покупать.

Но это всё мало интересовало секретаря, сюда он прибежал по другой причине, он и говорил:

— А коли решение по строительству дороги будет принято и решение по выбору подрядчика будет передано вам, господин кавалер, есть ли у вас уже подрядчик на такую работу?

Волков с Кёршнером переглянулись, и генерал жестом передал слово купцу: говорите друг мой. И Кёршнер сказал:

— Финансирование дела возьмёт на себя один известный в городе банкирский дом, и конечно, именно этот дом возьмёт на себя выбор подрядчика.

— А… известный в городе банкирский дом… это…, — секретарь сделал рукой жест, который купец прекрасно понял.

— Да. Именно этот банкирский дом, — кивал Кёршнер. — Господин кавалер уже принял решение по этому поводу.

— Спасибо вам, господа…, — сразу засобирался секретарь, он стал вылезать из-за стола, даже не прикоснувшись к еде. — Дамы, был счастлив лицезреть, но дела не дают насладиться вашим обществом.

Он откланялся и быстро ушёл.

— Кажется, город наконец выстроит дорогу до моей границы.

— Ну, если этот гусь уже суетится, то можете в том не сомневаться, дорогой родственник, — отвечал ему Кёршнер и продолжал, как бы между прочим: — А что там за водяную кузницу собрался ставить ваш кузнец?

— А, говорит, дело очень прибыльное. Но пока я ещё не дал согласия. Денег у него нет, да и у меня их не много, — отвечал Волков. Он специально завёл речь про кузнеца при купце, и, кажется, рыба клевала. — Пока думаю. И что хуже всего, так это дорога, дорога от моей границы до амбаров совсем стала плоха.

— Дорога плоха?

— Да, сейчас пошёл урожай, мужики да купчишки повезли первую рожь да первый овёс к причалам, там у меня столпотворение, но пирсы-то я велел новые построить, а вот с дорогой плохо. Уже она на канавы похожа, а как ещё железо в город начнут возить да как дожди пойдут, там и вовсе не проехать будет.

— Так плоха дорога? — спрашивал Кёршнер.

— Плоха, дорогой мой родственник, совсем плоха. Намедни говорил с архитектором