Игра в классики - Хулио Кортасар

и ты не можешь ступить за эти ограничители, хотя тебе уже кажется, что ты полностью овладел каким-то знанием, а знание это словно айсберг, на поверхности видна лишь частица, а вся его огромная суть за пределами твоего проникновения, картина, похожая на гибель «Титаника». Хетот Холивейра вечно с хетими примерами.

Поговорим серьезно. Осип не увидел сухих листьев на лампе просто потому, что его ограничители располагаются до понимания того, что означает эта лампа. А Этьену ничего не стоит их увидеть, но зато его ограничители не позволили ему увидеть, что мне очень горько и я не представляю, как мне быть во всей этой истории с Полой. Осип это тут же понял и дал мне понять, что понял. И так мы все. Я представляю себе человека в виде амебы, которая протягивает щупальца, чтобы достать и схватить свою пищу. Щупальца бывают длинные и короткие, они двигаются, описывают круги. В один прекрасный день характер движений устанавливается (это называют зрелостью, когда сам себе голова). С одной стороны, достает далеко, с другой — не видит лампы у себя перед глазами. И тут уж ничего не поделаешь, как говорят уголовники: кому где отколется. И таким образом, человек живет себе, будучи вполне убежден, что ничто интересное не ускользнет от него, до тех пор пока внезапно не отскочит в сторону и ему не покажут на секунду, к счастью такую короткую, что он не успевает понять, что это было,

покажут, что существование его частично, а щупальца неправильные,

вселят подозрение, что там, дальше, где сейчас я вижу только чистый воздух,

или что в этой неопределенности, на этом перекрестке выбора,

я сам, в той, иной реальности, которая мне неизвестна,

я напрасно жду и надеюсь.

(Suite)[635]

Люди, подобные Гёте, не должны обладать слишком большим опытом такого типа. В силу своих природных способностей или решительности характера (гений — это тот, кто делает гениальный выбор и попадает в точку) щупальца у таких людей вытянуты на максимальную длину во всех направлениях. Они охватывают все во всеобъемлющем диаметре, их ограничители — это их собственная кожа, простирающаяся в духовном смысле на огромные пространства. Я не думаю, что у них возникает желание понять (или продолжить понимание) того, что лежит вне их огромной сферы. На то они и классики, че.

Амебу uso nostro[636] неведомое обступает со всех сторон. Я могу знать много и, в определенном смысле, многое прожить, но тут другое приближается ко мне со стороны моего самого уязвимого места и чешет мне голову своим холодным ногтем. Самое плохое, что чешет, когда у меня не чешется, а вот когда зуд начинается — когда я хочу знать, — все, что меня окружает, выглядит таким установившимся, таким благоустроенным, таким завершенным, таким основательным и так хорошо снабженным ярлыками, что я начинаю думать, уж не приснилось ли мне все это, возможно, мне и так хорошо, возможно, я достаточно защищен и не должен давать волю воображению.

(Последняя suite)

Воображение совсем захвалили. А оно, бедняга, не способно продвинуться на сантиметр дальше ограничителей, до которых достанут щупальца. До этого места — куда хочешь, с живостью необыкновенной. Но в ином пространстве, где дуют космические ветры, которые Рильке ощущал над своей головой, Мадам Воображение не в ходу. Но detto.[637]

(-4)

Бывают жизни, похожие на литературные статьи в газетах и журналах, поначалу всего так много, а кончается все облезлым хвостиком, где-то на тридцать второй странице, между объявлениями о распродажах и рекламой зубной пасты.

(-150)

Все члены Клуба, за исключением двоих, сходились на том, что легче понять Морелли по тому, что он цитирует, нежели по его авторским выкрутасам. Вонг до самого своего отъезда из Франции (полиция не захотела продлить ему carte de séjour[638]) настаивал на том, что не стоит дурить себе голову, пытаясь размотать навороты старика, раз и навсегда запечатленные в следующих двух цитатах, из Повеля и Бержье[639] соответственно:

(-78)

В 1932 году Эллингтон записал Baby, when you ain’t there,[643] одну из своих тем, которую хвалили меньше всего и которую даже верный Барри Уланов[644] не счел достойной отдельного упоминания. Кути Уильямс[645] поет, до странности бесчувственно, следующее: