Родина - Фернандо Арамбуру

Так что же нового она принесла сегодня? Через десять минут после начала свидания мать заговорила как-то таинственно, что-то такое замямлила… Что? Возникла, мол, проблема, которая мешает ей спать по ночам. И, увидев тревогу на ее лице, Хосе Мари сообразил, что речь идет о таком деле, какое нельзя обсуждать напрямую. Отец? Аранча? Мирен мотала головой. Чокнутая? Мирен кивнула. Опять? Мать снова кивнула и одновременно поднесла к стеклу руку и показала ему то, что было написано мелкими буквами у нее на ладони: “Она хочет знать, ты или нет выстрелил в ее мужа”.

– Пошли ее ко всем чертям.

– Она очень настырная.

– А зачем ты позволяешь ей к тебе подходить?

– Да нет, со мной она не разговаривала. Попробывала бы только! Но твой отец… Сам знаешь. Он от нее отвязаться не умеет, и она выслеживает, когда его можно застать на огороде. Да еще Аранча пишет ей всякое на своем айпэде, когда они встречаются. Я уж сколько раз говорила Селесте: как только увидишь эту сеньору, поворачивай в другую сторону. Но ведь меня никто не слушает, сынок.

Она сменила тему разговора, спросив о чем-то несущественном. Хорошо ли его кормили в последнее время?

– Здесь все пересаливают.

Тем временем Мирен показала сыну ладонь другой руки: “Что мы ей должны ответить?”

– Иначе она всех нас тоже заразит своим безумием. Я ведь говорю тебе, что совсем перестала спать.

– Скажи, неужели во всем поселке не найдется пары ребят, способных отогнать назойливую муху? В мои времена ничего такого не потерпели бы.

– Поселок теперь совсем не тот, каким был раньше. Там уже не увидишь ни надписей на стенах, ни плакатов. Все как мертвое.

– Черт, но кого-нибудь все-таки можно было бы найти. Поговори сама знаешь с кем.

– С тех пор как закрылась таверна, мы его почти не видим. И впечатление такое, будто никто ничего не желает знать. Все талдычат о мире и о том, что надо попросить прощения у жертв. Как же, ждите. А разве сами мы не жертвы? С каждым днем с нами считаются все меньше, нас оставили одних. И попробуй тут открой рот – за тобой сразу придут и арестуют за пропаганду терроризма.

Лежа на койке, Хосе Мари смотрит на кусок неба в квадратном окошке. Голубое предвечернее небо пересечено белым следом от самолета. Я чувствую, что пропадаю. И желудок как огнем горит. Говорят, в еду подмешивают какой-то порошок, чтобы заключенные вели себя потише. А так как за Хосе Мари укрепилась слава несгибаемого члена ЭТА, ему небось достается двойная доза. Только в этом все дело или в чем-то похуже? Ужасная судьба – умереть в тюрьме от рака, так и не увидев своего поселка. Он думал об этом много раз. Были ведь и такие случаи.

Теперь он различает в окне не синее небо, а ладони матери и то, что успел на них прочитать. Нет уж, ко мне пусть даже не суются со всеми этими разнесчастными вдовами. Хотят перемотать назад пленку с его историей? Пусть отправляются в архивы. Что сделано, то сделано. Они там решили навсегда отказаться от вооруженной борьбы? Отлично. Gora ETA во веки веков – и будем думать о будущем.

Вдруг полил сильный дождь. Где? У него в памяти. Вопреки его воле. Он медленно идет ко дну. Он, несгибаемый, всегда первым начинавший голодовки и последним их завершавший; он, бравший слово на сходках заключенных, чтобы заклеймить тех, кто попался на крючок и готов поверить в программу перевоспитания.

Да, человек может быть кораблем. Человек может быть кораблем со стальным корпусом. Однако проходят годы, и в корпусе образуются трещины. Через них внутрь проникает вода – ностальгия, отравленная одиночеством, сознание, что ты совершил ошибку, которой уже не исправить. А также вода, сильнее всего разъедающая сталь, – раскаяние, которое ты чувствуешь, но в котором не желаешь признаться, потому что тебе страшно, стыдно и ты боишься испортить отношения с товарищами. И вот человек, ставший кораблем, из-за этих трещин в любой момент может пойти ко дну.

Окно в камере затянуто серостью. Со вчерашнего дня не прекращается дождь. Одно преимущество – непогода выметает людей с улицы. Никому не придет в голову остановиться и поболтать, каждый торопливо идет туда, куда ему нужно. Почти в самом начале улицы стояла телефонная будка.

Ее как будто нарочно поставили именно на этом месте, чтобы облегчить ему задачу. Чем облегчить? А тем, что, во-первых, он мог укрыться там, а не мокнуть под дождем. Во-вторых, будка служила ему разом и укрытием, и наблюдательным пунктом, лучше которого не придумаешь. Допустим, сюда направится кто-то из местных. Тогда он сделает вид, что разговаривает по телефону. Удобно было и то, что стекла в будке слегка запотели. А на голову он надвинул капюшон. Вот так-то! Знакомому с ним человеку пришлось бы сунуть голову в будку, чтобы убедиться, что там стоит именно он.

И тут он увидел в конце улицы “рено-21”. Сердце екнуло. Нервы? Ну да, пожалуй, есть немного, но не как в первое время, когда у него душа уходила в пятки. Постепенно он научился держать себя в руках. Они с Пачо это обсуждали. Как тот признался, с ним происходило то же самое всякий раз, когда приближался момент действия.

– Это нормально. Мы же не психопаты.

Машинально он тронул браунинг, оттягивавший карман толстовки. Главное – не промахнуться. Увидел в машине размытый профиль Чато. Этим огромным ушам остается не больше трех-четырех минут жизни. Хороший знак: объект ехал один. Как и сообщал Пачо, за все дни, что он вел наблюдение в поселке, ни разу не видел, чтобы нужного им человека кто-то сопровождал.

Чато завернул за угол, и Хосе Мари, уставившись на секундную стрелку своих часов, выждал еще полминуты и только потом вышел из будки. Эти дополнительные секунды жизни он подарил Чато, чтобы тот спокойно открыл гаражную дверь. Как ему показалось, стрелка ползла непривычно медленно. Пора, пора. Хосе Мари дошел до угла как раз вовремя: Чато снова сел в машину и заехал в гараж. План был такой: когда он будет оттуда выходить, Хосе Мари двинется ему навстречу и выстрелит. Правда, одного выстрела, по его прикидке, будет мало. Лучше действовать наверняка, а то вдруг жертва узнает стрелявшего и выживет. Потом, не мешкая, но и без глупой спешки, чтобы не привлекать внимания живущих по соседству людей, он вернется к тому месту, где ждет его в машине Пачо.

Чато не сразу появился на улице. Почему? Может, надеялся, что ливень вдруг прекратится? Во всяком случае, мокнуть сейчас пришлось Хосе Мари. На углу он прижался к стене дома, пытаясь хотя бы отчасти укрыться от дождя. Он знал, что в гараже нет второй двери и рано или поздно Чато должен выйти на улицу, чтобы пойти домой. И Чато вышел, без зонта. Вот он – наполняет свои легкие последними в жизни порциями кислорода, и расстояние до него не больше десяти шагов. Хосе Мари видел его в профиль, когда тот поворачивал ключ в замке, и при этом у Чато шевелились/дрожали губы, словно он разговаривал сам с собой или беззвучно что-то напевал. Отойдя от двери, он сразу меня увидел. Моя рука сжала рукоятку лежавшего в кармане браунинга, а Чато? Что он делает и какого черта он это делает? Переходит на мою сторону улицы и направляется прямо ко мне. Такой поворот дела не был предусмотрен сценарием.