Сердце королевы - Кристина Кашор

– Кто-нибудь, приведите ко мне Руда, – сказала она.

Как только ее бывший советник, сгорбившись, переступил порог, понукаемый монсийскими стражниками, Биттерблу спросила его:

– Руд, вы думаете о самоубийстве?

– Вы всегда были прямолинейны, ваше величество, – сказал он печально. – Это одно из качеств, которые я в вас ценю. Да, время от времени подобное приходит мне в голову. Но меня всегда останавливает мысль о том, какую боль я причиню внукам. Они будут совсем сбиты с толку.

– Понятно, – протянула Биттерблу, обдумывая его слова. – А что вы скажете насчет домашнего ареста?

– Ваше величество. – Он вгляделся ей в лицо и сморгнул слезы. – Вы и вправду мне это позволите?

– Отныне вы – под домашним арестом. Не покидайте покоев своей семьи, Руд. Если вам что-нибудь понадобится, пошлите мне весточку, и я приду.

Этим утром в темнице Биттерблу сидел еще один человек, которого она хотела увидеть, ибо Холт справился с заданием. Лиса и Пугач оказались за решеткой, – более того, Биттерблу вернули немало вещей, о пропаже которых она даже не подозревала. Украшения, хранившиеся в материнском сундуке. Книжка с картинками, которую она давным-давно положила на полку у себя в гостиной, – Лекова книга истин с изображениями ножей, скульптур и трупа Одаренного, в которой Биттерблу теперь видела извращенную логику. Множество прекрасных мечей и кинжалов, которые, как оказалось, за последние месяцы пропали из кузницы. Бедный Орник. Правда о Лисе, наверное, разбила ему сердце.

Конечно, она не собиралась звать Лису к себе. Дорога в покои Биттерблу ей была закрыта навсегда. Вместо этого Лису доставили в башню, в кабинет, в сопровождении двух воинов монсийской стражи.

Красота Лисы от всего произошедшего ничуть не потускнела: волосы и лицо были все так же поразительно хороши, серые глаза разного оттенка сияли по-прежнему ярко. Но, увидев Биттерблу, она оскалилась:

– Вам не связать пропажу короны ни со мной, ни с моей бабкой, ясно? У вас нет никаких доказательств. Нас не повесят.

В ее голосе звучала издевка, и Биттерблу молча наблюдала. Как невероятно странно было видеть человека столь переменившимся. Неужели Лиса впервые показала ей свое истинное лицо?

– Думаешь, я хочу, чтобы тебя повесили? – спросила она. – За презренное воровство, да притом не особенно умелое? Не забывай, что твой главный трофей тебе отдали прямо в руки.

– Моя семья воровала задолго до того, как твоя стала править, – выплюнула Лиса. – Нет в нас ничего презренного.

– Ты имеешь в виду моего отца, – спокойно заметила Биттерблу, – и забываешь о моих родичах по матери. Кстати, воины, проверьте – у нее должно быть при себе кольцо.

Меньше чем через минуту, после короткой, безобразной потасовки, Лиса отдала кольцо, скрытое под рукавом на запястье. Один из стражей, потирая ушибленную голень, куда пленница его пнула, передал шнурок Биттерблу. На нем висело точное подобие кольца Ашен, изготовленного в честь дочери, которое носили все шпионы Биттерблу: золотое, с инкрустацией из серых камней.

Биттерблу стиснула его в кулаке и почувствовала, как что-то встало на место. Ибо у Лисы не было никакого права касаться частички Ашен.

– Можете уводить, – сказала Биттерблу стражам. – Это все, чего я хотела.

Писари, которые до того едва ли хоть раз видели ее кабинет, сегодня сновали по ступеням, доставляя отчеты. Всякий раз, снова оставаясь одна, Биттерблу сидела, обхватив голову руками, пытаясь ослабить тугие косы. Ее накрывало ощущением необъятности задачи. С какого краю начать? Серьезное беспокойство вызывала монсийская стража из-за своей численности и масштабов; то была огромная сеть, которая раскинулась по всему королевству, и от нее зависела безопасность подданных Биттерблу.

– Фроггатт, – сказала она, когда тот в очередной раз вошел в кабинет. – Как мне научить всех думать головой, решать за себя и снова стать настоящими людьми?

Писарь покусал губу, отрешенно глядя в окно. Он был моложе остальных и, как говорили, недавно женился. Ей вспомнилось: однажды она видела, как он улыбается.

– Могу я говорить откровенно, ваше величество?

– Конечно, всегда.

– На первое время, ваше величество, разрешите нам продолжать повиноваться. Но давайте нам приказы, которые не совестно выполнять, ваше величество, – добавил он, поворачиваясь к ней и заливаясь краской. – Просите от нас благородных поступков, чтобы исполнение вашей воли давало нам повод для гордости.

Что ж, значит, По верно говорил. Им нужен новый предводитель.

После этого Биттерблу пошла в галерею искусств. Она искала Хаву, хотя и сама не знала почему. Ей чудилось в страхе Хавы что-то такое, к чему она хотела быть ближе, потому что инстинктивно понимала. А еще в желании спрятаться, обернуться во что-то, чем на самом деле не являешься.

В галерее поубавилось пыли; горели лампы. Видимо, Хава пыталась сделать ее пригодной для жизни. Биттерблу привыкла, что, когда Хава прячется в поле зрения, перед глазами как будто мерцает, но сегодня в галерее не видно было никакого мерцания. Биттерблу уселась на полу среди статуй в зале скульптур и стала разглядывать превращения.

Чуть погодя Хава сама нашла ее там.

– Ваше величество, что случилось? – спросила она.

Биттерблу всмотрелась в невзрачное лицо девушки, в ее странные медный и красный глаза…

– Я хочу превратиться в то, чем не являюсь, Хава. Как ты, как статуи твоей матушки.

Хава прошла к окнам, перед которыми стояли скульптуры, – к окнам, выходившим на главный внутренний двор.

– Я остаюсь собой, ваше величество, – сказала она. – Вам лишь кажется, что я становлюсь чем-то другим. И это только раз за разом подтверждает, кто я на самом деле. Притворщица.

– Я тоже притворщица, – проговорила Биттерблу тихо. – Вот сейчас я притворяюсь главой Монси.

– Хм, – сказала Хава, поджав губы и глядя в окно. – И статуи моей матери тоже не о том, как люди превращаются во что-то другое, ваше величество. Вовсе нет. Она умела видеть в людях истину и показывать ее в скульптурах. Вам это никогда не приходило в голову?

– Ты хочешь сказать, что я и в самом деле замок, – сухо спросила Биттерблу, – а ты – птица?

– Я научилась улетать, – сказала Хава, – если можно так выразиться, как только ко мне приближались. Единственный человек, с которым я бывала собой, – это моя матушка. Даже дядя еще недавно не знал, что я жива. Так мы с ней прятали меня от Лека, ваше величество. Она притворилась, что я умерла, а дальше, стоило ему или кому угодно при дворе приблизиться ко мне, я пряталась, используя свой Дар. Я улетела, – закончила она просто, – и Лек так и не узнал, что это мой Дар вдохновил ее скульптуры.

Взгляд Биттерблу замер на лице Хавы; ей вдруг кое-что пришло в голову. С тревогой, внимательней изучая ее черты, она спросила: