История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1 - Луи Адольф Тьер

время прибыл в Неаполь человек, чье присутствие должно было усилить его смятение, то был герцог Отрантский, Фуше, которого направил туда Наполеон. Расставаясь с Мюратом в Эрфурте, Наполеон получил от него свидетельства, которые его растрогали, но не ввели в заблуждение. Когда речь шла о проникновении в глубины человеческой души, Наполеон обладал своего рода дьявольской проницательностью, от которой ничто не ускользало. Он подозревал, что с ростом опасности верность и Мюрата, и даже его сестры будет нуждаться в укреплении, а опасным внушениям коалиции понадобится противопоставить мощное влияние. И Наполеон решил послать к ним Фуше, который после вступления австрийцев в Иллирию также остался хоть и не королем, но проконсулом без владений и пребывал в праздности в Вероне. Фуше прибыл в ту минуту, когда Мюрат был наиболее расположен к проискам Австрии.

Хотя Фуше можно было признаться в неверности, не вызвав его возмущения, и он был способен понять всё, что происходило теперь в душе короля Неаполя, последний показался скорее раздосадованным, нежели обрадованным этим визитом. Он много жаловался на Наполеона, долго говорил об услугах, которые ему оказал, о дурном обращении, которому подвергался не один раз, в частности после отступления из России, и о склонности Наполеона пожертвовать им, если от этой жертвы будет зависеть мир Франции с Европой. Словом, Мюрат жаловался, как жалуются, когда ищут предлог для разрыва, и не открылся Фуше, которого считал в настоящей ситуации слишком связанным с делом Франции, полностью. Тем не менее он дал понять, что от Наполеона зависит вернуть его на свою сторону лучшим обращением, как если бы Наполеон, отдав ему сестру и неаполитанский трон, всё еще оставался его должником. В итоге Фуше не добился существенного воздействия на неаполитанский двор, ибо голос долга не мог звучать достаточно убедительно из его уст, а услышать голос политики Мюрат был не в состоянии. Фуше говорил ему, конечно, что, возвысившись с Наполеоном и благодаря Наполеону, он обречен спастись или погибнуть вместе с ним; но уязвленный Мюрат отвечал, что то, что верно для такого революционера-цареубийцы, как Фуше, неверно для него, славного солдата, обязанного всем собственному мечу.

Сколь ни бесполезно было присутствие Фуше, оно всё же содействовало решению Мюрата о попытке договориться с Наполеоном, сделавшись с его согласия королем независимой объединенной Италии. Если бы ему удалось заставить Наполеона прислушаться, эти пожелания осуществились бы; если бы ему это не удалось, он получил бы повод для разрыва. Мюрат предлагал разделить Италию надвое, отдать Евгению всё, что находится слева от По, а ему, Мюрату, всё, что находится справа, то есть три четверти полуострова, и позволить ему провозгласить итальянскую независимость, обещав взамен прибыть на Эч не только с тридцатью тысячами неаполитанцев, но и со ста тысячами итальянцев. Он умолял Наполеона ответить без промедления, ибо обстоятельства были неотложными и, чтобы ими воспользоваться, нельзя было терять ни минуты.

Предложения Мюрата не удивили Наполеона, ожидавшего от людей, которых он возвел на высоты величия, чего угодно, но всё же возмутили его, и не могли не возмутить. Требовать от него достояние Церкви, которым он уже не располагал, Тоскану, составлявшую удел его сестры, являвшийся французской провинцией Пьемонт и папские провинции, входившие во владения принца Евгения, значило требовать от него обобрать Францию или собственную семью и выпустить из рук ценные предметы залога, способные на будущих переговорах послужить к заключению мира, представив собой компенсацию за Альпы и Рейн. Это значило в некотором роде приставить кинжал к горлу наполовину низложенного шурина, чтобы вырвать у него достояние, которое ему следовало либо оставить семье, либо принести в жертву ради собственного спасения. К тому же Европа никогда бы не согласилась на подобный раздел Италии, и если бы у Мюрата был здравый смысл, он должен был воссоединиться с Евгением, храбро защищать вместе с ним Италию, сохранить для Франции залоги мира и обеспечить таким образом себе и ему троны, которые просуществовали бы ровно столько, сколько продержалась бы между Альпами и Рейном императорская династия.

Обещать что-либо из того, что у него просили, или же высказать при ответе моральное осуждение было бы слабостью или неосторожностью, и Наполеон решил просто хранить молчание. Он предоставил писать Мюрату императорской семье, чтобы дать ему почувствовать его неосмотрительность и неблагодарность, а сам продолжал отдавать распоряжения по укреплению Итальянской армии и рекомендовал Евгению быть начеку, предписал сестре Элизе в Тоскане и генералу Миоллису в Риме закрыть все крепости для неаполитанских войск на случай, если Мюрат вторгнется в Центральную Италию под предлогом поддержания дела французов. Мюрат ведь еще не сбросил маску и по-прежнему возвещал, что вскоре доставит помощь французской армии на Эче.

Таковы были многочисленные занятия и жестокие тревоги, в которых Наполеон провел конец ноября и начало декабря. Он по-прежнему надеялся, что будет располагать четырьмя месяцами на подготовку ресурсов, обеспечит себе за эти четыре месяца 300 тысяч человек между Парижем и Рейном, даже сумеет присоединить к ним полностью или частично старые испанские войска и с этими силами одолеет коалицию, или же, если падет, раздавит и ее своим падением.

Впрочем, оставался еще ресурс переговоров, и Наполеон согласился, наконец, на природные границы Франции на условиях, которые мы уже перечислили. К сожалению, минута, когда нам хотели предоставить природные границы, прошла как молния, как прошла в Праге та минута, когда Франция могла сохранить почти всё величие 1810 года. Коалиция почувствовала свою силу и от мимолетной умеренности перешла к настоящему разгулу страстей. Со всех сторон, подобно буре, начали дуть ветра европейской контрреволюции.

Меттерних, при поддержке военных, уставших от долгой войны и страшившихся новых опасностей, ожидавших их за Рейном, победил гордость Александра, ярость пруссаков и упрямство англичан и убедил собравшихся во Франкфурте союзников сделать предложения, которые и доставил в Париж Сент-Эньян. Однако, едва выйдя из круга государей и дипломатов, эти предложения не преминули вызвать всеобщее неодобрение. Главные действующие лица коалиции были крайнее недовольны этими предложениями и подвергли их горькому порицанию. По их мнению, остановка означала губительную слабость, ибо давала общему врагу время восстановить силы. Уступить ему Францию с Рейном, Альпами и Пиренеями значило предоставить ему средство никогда не оставлять Европу в покое. Следовало отнять у него не только Рейн и Альпы, но и саму Францию, и не допускать для сдерживания французского народа никаких иных вождей, кроме Бурбонов. Следовало, к тому же, восстановить в Европе несправедливо обобранные семьи и само господство права, словом, восстановить старую Европу. Чтобы этого добиться, оставалось сделать только шаг, но сделать его нужно было немедленно, не