Гостья - Симона де Бовуар

Он шагнул за ограду. Она смотрела, как он удаляется быстрым и слишком решительным шагом, отчего можно было догадаться о напряженном выражении его лица. Она, в свою очередь, повернулась спиной. То же самое сделали две женщины; их лица сразу исказились, и одна из них заплакала. Собравшись с силами, Франсуаза направилась к выходу. Плакать было бесполезно, сколько бы она ни рыдала часами, ей все равно не выплакать всех слез. По необычно спокойному Парижу она шла привычным ей в путешествиях широким, ровным шагом. Несчастье нигде еще не ощущалось: ни в теплом воздухе, ни в позолоченной листве деревьев, ни в доносившемся с Центрального рынка свежем запахе овощей. Пока она будет так шагать, оно останется неуловимым, однако ей казалось, что, как только она остановится, это скрытое присутствие, которое она чувствовала вокруг, нахлынет на ее сердце и разорвет его.

Она пересекла площадь Шатле и поднялась по бульвару Сен-Мишель. Спустили Люксембургский бассейн, глазам открывалось его дно, изъеденное болотной проказой. На улице Вавен Франсуаза купила газету. Надо было еще ждать долгое время, прежде чем пойти постучать к Ксавьер, и Франсуаза решила присесть в «Доме». О Ксавьер она не беспокоилась, однако была рада необходимости что-то делать со своим утром.

Она вошла в кафе, и вдруг кровь бросилась ей в лицо. За столиком у окна она увидела светлый затылок и темноволосую голову. Она заколебалась, но отступать было слишком поздно, Жербер и Ксавьер уже заметили ее; Франсуаза была такой слабой и разбитой, что, когда она приближалась к столику, ее охватила нервная дрожь.

– Как у вас дела? – спросила она Ксавьер, держа ее за руку.

– Все хорошо, – доверительным тоном сказала Ксавьер. Она внимательно посмотрела на Франсуазу. – А у вас усталый вид.

– Я только что проводила Лабруса на поезд, – ответила она. – Я мало спала.

Сердце ее громко стучало. Вот уже не одну неделю Ксавьер была лишь смутным образом, какие извлекают из глубины собственной души. И тут вдруг она воскресла в незнакомом платье из синей в цветочек ткани, более светловолосая, чем любое воспоминание; ее губы забытых очертаний раскрывались в совершенно неведомой улыбке; в послушный призрак она не превратилась, и надо было мириться с ее присутствием во плоти.

– А я всю ночь прогуливалась, – сказала Ксавьер. – Совсем темные улицы, это прекрасно. Можно подумать – конец света.

Все эти часы она провела с Жербером. Для него тоже она вновь стала осязаемым присутствием; как-то он принял ее своим сердцем? Лицо его ничего не выражало.

– Станет еще хуже, когда закроются кафе, – сказала Франсуаза.

– Да, это мрачно, – согласилась Ксавьер. Глаза ее загорелись. – Как вы думаете, будут бомбить по-настоящему?

– Возможно, – отвечала Франсуаза.

– Должно быть, это занимательно – слышать по ночам сирены и видеть со всех сторон бегущих, как крысы, людей.

Франсуаза натянуто улыбнулась, нарочитая ребячливость Ксавьер раздражала ее.

– Вас заставят спускаться в подвал, – сказала она.

– О! Я не стану спускаться, – заявила Ксавьер.

Наступило недолгое молчание.

– До скорой встречи, – сказала Франсуаза. – Вы найдете меня здесь, я сяду в глубине.

– До встречи, – ответила Ксавьер.

Франсуаза села за столик и закурила сигарету. Рука ее дрожала, она была удивлена своим смятением. Наверняка это напряжение последних часов, отступив, сделало ее такой безоружной. Она ощущала себя отброшенной в неведомые пространства, потерявшей почву, пребывающей в нерешительности и без всякой опоры в самой себе. Она спокойно свыклась с мыслью о жизни тревожной и многого лишенной. Однако существование Ксавьер всегда угрожало ей даже за пределами контуров ее собственной жизни, и она с ужасом вновь узнавала тот прежний страх.

– Какая жалость, у меня нет больше олифы, – сказала Ксавьер.

Она удрученно взглянула на окно, до середины покрытое слоем синей краски.

– Вы проделали отличную работу, – заметила Франсуаза.

– Ах, это! Думаю, что Инес никогда уже не сможет отчистить свои стекла.

Инес сбежала из Парижа на другой день после первой ложной тревоги, и Франсуаза сняла у нее квартиру. В комнате отеля «Байяр» слишком ощутимо было воспоминание о Пьере, и трагическими ночами, когда Париж не предлагал больше ни света, ни убежища, появлялась потребность в домашнем очаге.

– Мне нужна олифа, – сказала Ксавьер.

– Ее нигде больше нет, – ответила Франсуаза.

Большими буквами она как раз писала адрес на посылке с книгами и табаком, которую предназначала Пьеру.

– Ничего больше нельзя найти, – сердито сказала Ксавьер. Она откинулась в кресле. – Это все равно как если бы я ничего не сделала, – мрачным тоном продолжала она.

Она куталась в длинный халат грубой шерсти, подпоясанный шнуром вокруг ее талии. Руки она спрятала в широкие рукава своего одеяния; с прямо подрезанными волосами, обрамлявшими ее лицо, она была похожа на монашку.

Франсуаза отложила перо. Электрическая лампочка, укутанная шелковым шарфом, проливала в комнату слабый фиолетовый свет.

«Я должна идти работать», – подумала Франсуаза. Но сердце не лежало. Ее жизнь утратила прочность, она стала некой рыхлой массой, в которой, казалось, увязали с каждым шагом; потом встряхивались как раз настолько, чтобы застрять чуть дальше с ежесекундной надеждой окончательного погружения, с ежесекундной надеждой на внезапно затвердевшую почву. Будущего больше не было. Реальным оставалось лишь прошлое, и прошлое воплощалось в Ксавьер.

– У вас есть новости от Жербера? – спросила Франсуаза. – Как он приспосабливается к казарменной жизни?

Она видела Жербера десять дней назад, в воскресенье после полудня. Но было бы неестественно, если бы она никогда не спрашивала о нем.

– Он, похоже, не скучает, – ответила Ксавьер. Она с понимающим видом усмехнулась. – Если учесть его пристрастие возмущаться.

Лицо ее выражало нежную уверенность в некоем безраздельном обладании.

– Поводов, верно, у него хватает, – заметила Франсуаза.

– Главное, что его волнует, – со снисходительным и восторженным видом продолжала Ксавьер, – это знать, поддастся ли он страху.

– Трудно представить себе все заранее.

– О! – молвила Ксавьер. – Он вроде меня. У него есть воображение.

Наступило молчание.

– Вы знаете, что Бергмана отправили в концентрационный лагерь? – спросила Франсуаза. – Судьба политических изгнанников – это такая жестокость.

– Ба! – возразила Ксавьер. – Они все шпионы.

– Не все, – сказала Франсуаза. – Есть много настоящих антифашистов, которых сажают за их борьбу.

Ксавьер презрительно сморщилась.