Парижские мальчики в сталинской Москве - Сергей Беляков

Эмма Герштейн надеялась уехать вместе с Анной Ахматовой. Договорились, что она придет к Ахматовой ранним утром 16-го. Герштейн пришла, но Ахматову не застала. Оказывается, еще ночью к Анне Андреевне пришел Борис Пастернак и сказал, что поезд стоит на платформе. Так они и уехали.

Увы, свидетельство Эммы Герштейн не только надежное, но и не единственное. Актриса Елена Кузьмина, жена Михаила Ромма, очень удивилась, увидев полотера, который куда-то “спешил со всей своей полотерной снастью”. Неужели в такое время есть заказчики, клиенты?

“– А как же… Сейчас самые заработки. Немцев ждут. Готовятся.

– Кто это ждет немцев? Да что это за люди?

– А может, они всю жизнь этого ждали…”1071

Услуги полотеров заказывали люди обеспеченные, представители новой советской элиты. Но встречались такие коллаборационисты и среди совсем простых людей.

В доме на Софийской набережной в годы войны жила девочка Зоя Волоцкая. Было ей в октябре 1941-го лет десять или одиннадцать. Она запомнила, как однажды к ним в коммунальную квартиру пришла “управдом Ульянова”. Принесла “фотографии Гитлера и сказала, что у кого будет висеть такой портрет, того немцы не тронут”. Портретик взяла себе некая Матрена Прокофьевна, торговавшая на улице газированной водой.1073 Явно не из любви к идеям фашизма и нацизма, а лишь как “охранную грамоту” от немцев.

Если портреты Гитлера всё же мало кто себе оставлял, то марксистскую литературу жгли по всему городу. Гарь от сожженных бумаг отравила московский воздух. “В городе пахло гарью, и по воздуху летели обгорелые листы: жгли документы, бумаги”1074, – свидетельствует Лидия Либединская.

Всё это производило тягостное впечатление на москвичей и усиливало панику. “На Лубянке и в центре жгут архивы. Значит, война проиграна, Москва обречена”1075, – говорит герой Юрия Бондарева, писателя, который тоже был свидетелем московской паники.

А вот в здании ЦК ВКП(б) на Старой площади секретные документы сжечь забыли. Майор госбезопасности Шадрин в совсекретном докладе министру госбезопасности Меркулову сообщал:

“ 5. В кабинетах аппарата ЦК царил полный хаос. Многие замки столов и сами столы взломаны, разбросаны бланки и всевозможная переписка, в том числе и секретная, директивы ЦК ВКП(б) и другие документы.

6. Вынесенный совершенно секретный материал в котельную для сжигания оставлен кучами, не сожжен.

7. Оставлено больше сотни пишущих машинок разных систем, 128 пар валенок, тулупы, 22 мешка с обувью и носильными вещами, несколько тонн мяса, картофеля, несколько бочек сельдей и других продуктов.

8. В кабинете тов. Жданова обнаружены пять совершенно секретных пакетов”.1076

Месяц спустя, когда немцы будут еще ближе к Москве, но паника утихнет, секретарь Московского горкома Щербаков получит отчет “О фактах уничтожения партийных билетов 16–17 октября 1941 г. в Москве”. Согласно отчету, в Москве по предварительным данным за два дня было уничтожено “свыше 1000 партийных и кандидатских карточек”. Так, из 79 коммунистов фабрики имени Свердлова во Фрунзенском районе 20 уничтожили свои документы. Из 230 коммунистов, работавших на кондитерской фабрике “Красный Октябрь”, 54, включая двух секретарей цеховых партийных организаций, сожгли свои документы.1077

Книги и документы жгли массово. Георгий Мирский видел, как у библиотеки им. Ленина устроили настоящие костры: сжигали литературу из спецхрана. Мусорные ящики во дворах стояли, “доверху набитые книгами в красном переплете; это были сочинения Ленина”.1078

Возле памятника Ломоносову перед зданием Московского университета развели огромный костер. В него “летели тома Ленина, Сталина, куча других книг”.1079 Неужели и в университетской библиотеке готовились встречать новых хозяев города? Валя Предатько, по словам Мура, собиралась сжечь сочинения Ленина из родительской библиотеки, но ей жаль было сжигать партийный билет покойного отца.

Позднее, уже в ташкентском поезде, Мур, возвращаясь к событиям недавнего прошлого, решит: именно день 16 октября станет для него днем окончательного разочарования в коммунизме. Он узнал, что коммунисты, которые “должны были оказаться на первых линиях обороны красной столицы, постыдно бежали, рвали свои партбилеты”. В этот день “Советская власть показала свою цену”1080.

В этот же день, 16 октября 1941 года, был расстрелян Сергей Яковлевич Эфрон. Отец видел в сыне русского человека и будущего советского гражданина. И вот жизнь Сергея Яковлевича странным образом окончилась в тот день, когда Мур окончательно разочаровался в коммунизме, в советской, точнее, большевистской власти. Мур никогда не узнает о расстреле отца. Он еще долго будет считать, что отец просто сослан неизвестно куда. Но близкие люди соединены друг с другом тайными, не совсем понятными науке связями. Быть может, Мур что-то почувствовал в тот самый “холодный, моросливый страшный день”, когда убили его отца?

Когда Георгий Мирский писал, будто радио 16 октября не работало, он ошибался. Но сама его ошибка показательна. Радио транслировало песни – военные марши и народную музыку. И еще анонсировало выступление председателя Моссовета Пронина. Но шел час за часом, а репродукторы всё передавали музыку. Только на следующий день выступили и Пронин, и первый секретарь горкома Щербаков. Говорили, что Москву будут защищать, врагу не сдадут. Магазины, метро, трамваи – всё будет работать как обычно. Выступления начальства, особенно Щербакова, произвело на москвичей должное впечатление. “Я ликовала: «Конечно же, не сдадут!» – вспоминала Лидия Либединская. – После выступления Щербакова паника начала понемногу спадать. Заработал худо-бедно транспорт, в магазинах восстановилась нормальная торговля…”1081

Хотя паника, конечно, прекратилась далеко не сразу. Несколько дней люди ходили по городу “как потерянные”. В очередях за хлебом, за маслом, за керосином пересказывали слухи о поражениях Красной армии. Под стать всеобщему смятению была и погода. Снег сменялся дождем: “Москва живет в бреду”1082, – констатирует Мур. И все-таки в городе постепенно восстанавливали, как тогда выражались, “железный порядок и революционную дисциплину”.

На улицах снова появились милиционеры, которые во время паники или вовсе исчезли, или ни во что не вмешивались. Патрули останавливали подозрительных граждан, проверяли документы: паспорт, военный билет, партбилет или комсомольский билет. Не дезертир ли? Не диверсант? Спрашивали, куда и с какой целью направляется прохожий. В темное время освещали задержанного с ног до головы карманным фонариком.