Парижские мальчики в сталинской Москве - Сергей Беляков

Начали ловить и сажать мародеров, что пытались нажиться на панике. Так, 17 октября охранники Измайловского отдельного лагерного пункта Фомичев и Мосенков вскрыли железный ящик с кассой лагпункта, где было 65 000 рублей и оружие. Оружие и деньги поделили. Накупили себе дорогой кожаной одежды: пальто, сапоги, куртки. И даже кожаные брюки. Часть денег отдали родственникам, часть проели и пропили с любовницами. Обоих поймали уже в начале ноября, арестовали и приговорили к расстрелу.1083

Порядок восстановили так расторопно, что у людей возникла потребность как-то объяснить недавний паралич власти. И его объяснили внезапным параличом у самого Сталина: “Говорят, что как раз в этот день у Сталина было внутреннее кровоизлияние. Через два дня, когда он выздоровел, он восстановил порядок в столице, заменил военных начальников другими в самой Москве и на Западном фронте”.1084 Так думал даже Мур.

Москву готовили к обороне. Создавали три оборонительных рубежа: первый – на окружной железной дороге, второй – по Садовому кольцу, третий – по Бульварному кольцу и Москве-реке. 19 октября Сталин объявил Москву на осадном положении. У Мура были на этот счет свои ассоциации: “осадное положение! Осадное положение… Мы сразу воображаем крепости, рыцарей, турниры и битвы… Ах! действительность от этого весьма далека…”1085

Его настроение было очень далеким от решимости патриота, который живет в осажденном городе и готовится дать отпор врагу. Мур прилагал все усилия к тому, чтобы избежать всяческих мобилизаций. Уклоняться от них он начал еще летом, в Чистополе. “В сущности, это рекорд: ни разу за всё лето я не работал на земле. Тогда как 99 % учащейся молодежи вывихнули себе руки и поломали рёбра на жатве и на других шуточках того же типа”1086, – писал он, явно довольный. Только что руки не потирал. Но в Москве могли мобилизовать уже не на жатву, а на рытье окопов или призвать под ружье. “Я тороплюсь писать, так как жду на сегодня общую мобилизацию всех мужчин, способных носить оружие, чтобы защищать город”, – записал Мур 17 октября 1941 года. Мобилизации он очень боялся и был “серьезно намерен не давать себя захомутать”.

Международной политикой он по-прежнему интересовался, но следил за ней, как за увлекательной и страшной игрой. Ни мировому коммунизму, ни Советскому Союзу он более не сочувствовал. Не зря же в его записях слово “наши” всё чаще заменяется словами “русские”, “красные”, “Red Army”. Воевать и погибнуть в рядах этой самой Red Army он не собирался: “…просто я хочу избежать физического уничтожения”.1087 Мур не стеснялся собственных чувств.

Между прочим, Александр Сергеевич Кочетков вел себя точно так же. Он переселился в квартиру жены, прописанной в Брюсовом переулке, справедливо рассудив, что повестку о мобилизации на трудовой фронт или на фронт действующий пришлют по месту прописки. К тому же у Кочеткова еще с лета сохранилась справка об эвакуации из Москвы. Он тогда не уехал, но сейчас полагал, что справка может спасти от военкомата, от фронта.

Мур даже хлебные карточки долгое время не получал по этой причине. Он надеялся, что в суматохе московской паники о нем позабыли. Обратиться в домком за карточками – значит обнаружить себя. Его могут тут же взять на учет: “Ага, ты не работаешь, будь любезен, иди на стройку укреплений под Москвой…”1088

Нет, землю копать Мур не хотел, а на фронт шестнадцатилетних не призывали. Зато одноклассника Мура Юру Сербинова уже в декабре 1941-го призовут в армию. Ему как раз исполнится восемнадцать. Юра был вообще настроен патриотично. Мур написал об этом с явной неприязнью и не преминул попрекнуть: “Сербинов хвастает о патриотизме, а сам рассказывает антиеврейские анекдоты… Хорош!”1089

Судьба Юрия неизвестна. В декабре 1941 года призвали в армию двух юношей по имени Юрий и по фамилии Сербинов 1923 года рождения. Одного из них – в Воронеже. Он будет воевать в бронетанковых войсках, дослужится до звания капитана, получит награды – ордена и медали. На фото (явно не 1941 года) – бравый, бывалый уже офицер.

Другой – Сербинов Юрий Петрович – будет призван в Москве. Вероятно, это и есть знакомый Мура и Вали. На сохранившейся фотографии человек очень молодой и в самом деле красивый. Он был призван не рядовым, а младшим лейтенантом. Значит, успел окончить ускоренные курсы подготовки офицеров. Служил в зенитной артиллерии войск Московской зоны обороны.

У Мура были другие планы. 13 октября он сформулировал для себя цель на ближайшее будущее: “Основное для меня: пережить войну и дожить до продолжительного мирного периода без лишений и потерь физических и материальных”.1090

Нельзя сказать, будто Мур был таким уж трусом. Однажды немецкая бомбардировка застала его в кафе на улице Воровского (Поварской). Обычно немцы бомбили ночью, а тут бомбежка среди бела дня, очень напугавшая москвичей. Но Мур не стал даже спускаться в бомбоубежище.

В начале октября Мур успел получить[159] несколько гонораров Цветаевой: 800 рублей в Гослитиздате, 400 рублей в “Детгизе”. Часть денег потратил на красивые переплеты для своих любимых книг Бодлера, Верлена, Малларме и Валери. А во время паники 16 октября пошел в Библиотеку иностранной литературы, обменял книги.

Может быть, это была форма эскапизма? В тяжкий час уйти в придуманные писателями виртуальные миры? Но Мур ни на день не прекращает следить за мировой политикой и положением на фронте, фиксирует всё, что видит и слышит в Москве. При этом очень много читает. Не больше, но и не меньше, чем спокойным летом 1940-го.

11 октября он прочитал “прекрасную книгу Монтерлана” “У фонтанов желания” и взялся за “Тесные врата” Андре Жида. Жида он дочитает 13-го: “Несомненно, «мы имеем дело» с крупным произведением. Возможно, эта книга имеет некоторое сходство с вещами Мориака, но более плавно написанная”. Зато “Топи” того же Жида расценил как “идиотскую”.

17 октября, когда Москва еще не отошла от вчерашней паники, Мур снова пришел в Столешников переулок. Разумеется, в библиотеке он оказался единственным читателем. Он читал стихи Малларме и “Вечер с господином Тестом” Поля Валери. Именно это эссе Валери Мур считал “гениальным”, даже захотел переписать его прямо в читальном зале. Он сравнивал Поля Валери с Малларме и находил, что Валери и универсальнее, и “гораздо умнее”, вспоминал его стихи:

Нет, всё же не обошлось без эскапизма. Как далек этот мир от мира осажденной Москвы! И тем больше он притягивает Мура.