Твое имя - Эстер И

– Я завидую тебе, – шепчет она, кладя голову ему на грудь. – Теперь, когда ты умеешь танцевать, ты будешь перемещаться по миру иначе. Ты не видишь дорог. Ты видишь только километры сцены. Без отца, без матери. Я люблю тебя, я люблю тебя.

На следующий день, во время тренировки, Мун вскидывает руки вверх. Он запрокидывает голову, чтобы посмотреть на свои пальцы. Они выпрямились так, словно он был готов принять дар. Он делал это идеально: ни жадности, ни притворного равнодушия.

То, что происходит дальше, – это танцевальный подвиг, который не поддается описанию. Т/И жаждет узнать все о своей жизни. Она чувствует, что весь спектр ее возможных знаний заключен в этом танцевальном движении. Она находится под сильнейшим впечатлением. Ей кажется, что соприкосновение с правдой дает ей изобильную интенсивность восприятия. Движение не выражает эмоцию, которую можно измерить количественно, оно само является мерой. Это слишком много и в то же время ничего. Мун перенасытился, но конечный баланс равен нулю. Его движение – это содержимое чаши, но не сама чаша. У его движения нет вместилища, с помощью которого можно было бы осмыслить излишек.

Каким бы ни было это движение, я была уверена, что Мун никогда раньше его не делал. Также я была уверена, что не было ни одного человека в мире, который мог бы его повторить.

К тому времени, когда я опубликовала последнюю на тот момент главу на «Архимидже», на улице уже стемнело. Когда я поднялась и вытянула руки над головой, мне стало интересно, смогу ли я сымпровизировать таинственный танец, придуманный мной, – танец моих грез о Муне. Я попробовала это сделать. Все мое тело взорвалось болью. Руки и ноги должны были двигаться туда, куда они не могли. Мышцы просили напрягаться и расслабляться одновременно. Моя голова была отдельным человеком, который, как я думала, только что вышел из тюрьмы. Это было так плохо, так бессвязно. Запыхавшись, я рухнула на кровать.

В ту ночь мне приснился сон, в котором я увидела клык, торчащий изо рта Муна, такой большой и крючковатый, что он не мог сомкнуть над ним губы. В остальном он выглядел точно так же. В мире моего сна все знали об этом зубе, но предпочли не обращать на него внимания. Для нашего душевного состояния было намного лучше видеть Муна таким же красивым, как и без этого торчащего клыка.

4. Бесконечно невозможный

Отдел аналитики «Архимиджа» составил список знаменитостей и вымышленных персонажей, которые появляются на его страницах. Затем эти четыреста с лишним человек были распределены по порядку в зависимости от того, сколько раз они предстают в качестве главных героев произведения. Я была в шоке, увидев Муна на первом месте.

С тех пор как состоялся концерт, я научилась принимать Муна именно таким, каким он себя показывал, не потому, что боялась за всем этим обнаружить какую-то хитрую манипуляцию, а потому, что была уверена, что, узнав все, я не открою ничего важного. Мне не нужны были закулисные съемки его выступлений. Я не хотела видеть изнанку его жизни.

На самом деле моей целью было еще глубже погрузиться в дебри фантазии. Все, что мне было нужно, – это свобода мечтать о Муне. Но его первое место в рейтинге наводило на тревожный вывод о том, что мое воображение – одно из немногих мест, где я все еще чувствовала себя по-настоящему свободной – на самом деле было местом моего самого унылого конформизма. Я знала, что мои чувства к Муну не были уникальными или особенными, и я даже понимала, что он имеет законное право на свою массовую популярность. Но я считала, что тот факт, что я пишу о нем рассказы, предполагает более высокий уровень преданности, некое элитарное отличие от обычных участников фэндома.

Сначала я усомнилась в неповторимости моей любви и, следовательно, в ее истинности. Я мельком увидела будущее, в котором я ничего не чувствовала к Муну, как люди на грани расставания, которые испытывают одновременно облегчение и меланхолию. Я чуть не потеряла сознание от дезориентации. Моя любовь, которую я с гордостью считала будоражащей силой, на самом деле была именно тем, что уравновешивает меня.

Я ошарашено уставилась на список.

Вдруг нахождение Муна в этом списке показалось мне нелепым. Это выглядело так, словно «мучительное» и «божественное» смешали вместе. Мун не был персонажем. Он был основой, универсальной константой. Он был выше самого себя. Природой Муна была масштабность. Я смотрела на него с той стороны, с которой никто другой еще не смотрел. Мой Мун не имел ничего общего с Муном других авторов. Мой Мун не был Муном на первом месте в списке. Мой Мун был всем этим списком.

На небо спустились сумерки. Свернув на оживленную улицу, я увидела, как люди, которых уже нельзя было назвать молодыми, спешили домой, по одному исчезая в зданиях. Их холодная красота была словно в противовес смертельному восприятию овощей и туалетной бумаги, выпирающих из их холщовых сумок. Когда за ними закрылась дверь, издалека все равно было заметно, как они поднимаются по лестнице, так как золотистый просвет проникал на лестничную клетку. Где-то в квартире несколько раз вскрикнул ребенок, не веря своим ушам. Я завидовала его неиссякаемой чувствительности и тому, как он не обращал внимания на отношения окружающих, которые становились все более бесцеремонными и давили на него.

Это был первый теплый день в году. Теперь парни вернулись в Сеул, завершив свое мировое турне выступлением на том же стадионе, где они начали путешествие четыре месяца назад. Мне следовало бы быть дома и смотреть прямую трансляцию их финального шоу. Вместо этого я бродила по всему Берлину, ходя кругами у квартала Мастерсона, чтобы дать ему как можно больше шансов найти меня. Я знала, что могла бы просто позвонить ему и потребовать встречи. Но у меня не было желания навязывать ему свое присутствие, и я бесстыдно предпочла встретиться с ним будто бы случайно.

К тому времени, когда я добралась до улицы, где живет Мастерсон, уже стемнело. В баре на первом этаже играла ритмичная, трансовая музыка. Снаружи в стеклянной витрине светилось меню напитков, похожее на большое стихотворение. Я спряталась под разбитым фонарем напротив дома. К моему облегчению, в его спальне на втором этаже было темно.

Как раз в тот момент, когда я собиралась уходить, в комнате зажегся свет. В окне появился Мастерсон. Почему, подумала я с раздражением, он оказался в том единственном