Заир - Пауло Коэльо

И вот, в зависимости от того, с какой ноги вставал я в тотили иной день, делалась Эстер то святой, которая заслуживает лучшей участи, тодвуличной и коварной изменницей, по чьей милости я влип в тяжелейшую ситуацию иедва не попал в преступники.

Друзья, знакомые, издатели, — словом, все те, кто оказывалсяза моим столом на бесчисленных торжественных ужинах, которые я был обязанпосещать, поначалу слушали меня с любопытством. Но постепенно я стал замечать,что эта тема, прежде интересовавшая их, ныне уже не занимает их с прежней силойи они стараются завести речь о другом — об актрисе, убитой певцом, или о некоейсовсем юной девице, сочинившей книгу о том, как она спала с известнымиполитиками. В один прекрасный день — дело было в Мадриде — я заметил, что потокприглашений на всякого рода приемы и ужины стал скудеть, и, хоть мне нравилосьоблегчать душу, то втаптывая Эстер в грязь, то превознося ее до небес, все женачал понимать: я — кое-что похуже, чем обманутый муж, я — желчныйраздражительный субъект, которого люди сторонятся.

И я решил отойти в сторонку и страдать молча, и конверты сприглашениями вновь стали заполнять мой почтовый ящик.

Однако Заир, о котором я вспоминал то с нежностью, то сдосадой, продолжал расти в моей душе. Во всех встреченных мною женщинахмерещились мне черты Эстер. Я видел их в барах, в кино, на автобуснойостановке, и не раз просил таксиста затормозить посреди улицы или ехать закакой-то женщиной, чтобы я мог убедиться — это не та, кого я ищу.

Заир занимал все мои помыслы, и я понял, что нуждаюсь впротивоядии, в чем-то таком, что вывело бы меня из этого отчаянного положения.

Надо было завести любовницу.

Из трех-четырех заинтересовавших меня женщин я решилостановиться на Марии — тридцатипятилетней французской актрисе. Она —единственная — не говорила мне чепухи вроде: «Ты нравишься мне как человек, ане как знаменитость, с которой все мечтают познакомиться», или «Я бы хотела,чтобы ты не был так известен», или — еще хуже! — «Деньги меня не интересуют».Она — единственная — искренне радовалась моему успеху, поскольку сама былазнаменита и знала, чего стоит популярность. Это — сильное возбуждающеесредство, своего рода афродизиак. Быть рядом с мужчиной, чье имя — у всех наслуху, сознавая, что он выбрал из многих именно тебя, приятно щекочетсамолюбие.

Нас теперь часто видели вместе на всяких вечеринках иприемах, о нас ходили слухи, которые мы не подтверждали и не опровергали, ифоторепортерам оставалось только застичь момент поцелуя — однако они этого недождались, ибо и она, и я считали нестерпимой пошлостью подобные публичныезрелища. У нее шли съемки, у меня была моя работа; иногда я приезжал к ней вМилан, иногда она появлялась у меня в Париже, мы чувствовали, что близки, но независели друг от друга.

Мари делала вид, будто не знает, что у меня на душе. Япритворялся, что понятия не имею о том, что и она — женщина, способнаязаполучить любого, кто понравится, — страдает от несчастной любви к женатомумужчине, своему соседу. Мы сдружились, мы приятельствовали, мы вместе посещалиразные увеселительные заведения, и рискну даже сказать, что между нами возниклонечто, напоминающее любовь — только какую-то особенную, совсем непохожую на ту,которую испытывал я к Эстер, а Мари — к своему избраннику.

Я снова стал раздавать автографы в книжных магазинах,участвовать в пресс-конференциях, появляться на благотворительных обедах и втелевизионных программах, поддерживать проекты для начинающих артистов. Однимсловом, занимался чем угодно, кроме того, к чему был предназначен, — я неписал.

Впрочем, меня это не волновало: в глубине души я считал, чтописательская моя карьера окончена, если уж рядом со мной больше нет женщины,которая заставила меня начать ее. Покуда длилось мое творчество, я рьяно иревностно осуществлял свою мечту, и немногим посчастливилось достичь того, чегодостиг я, а потому остаток жизни могу с полным правом посвятить развлечениям.

Такие мысли приходили мне в голову по утрам. А днем японимал, что хочется мне только одного — писать. Когда же наступал вечер, яснова пытался убедить себя, что уже исполнил свою мечту и теперь следуетпопробовать чего-нибудь новенького.

***

Наступавший год был особым — так происходит всякий раз,когда день Святого Иакова, празднуемый 25 июля, выпадает на воскресенье. Вкафедральном соборе Сантьяго Компостельского есть специальная дверь, которую незакрывают 365 дней в году: по традиции считается, что вошедший через нее вохрам будет осенен благодатью.

В Испании затевались разнообразные, так сказать,мероприятия, и я, памятуя, как благотворно сказалось на мне паломничество,решил принять участие в одном, по крайней мере, — в январе в Стране Басковнамечался «круглый стол». Чтобы разорвать ставшую привычной цепь: попыткаписать — вечеринка — аэропорт — прилет к Марии в Милан — ужин — отель —аэропорт — Интернет — интервью — аэропорт, я решил проделать путь в 1400километров в одиночку, на машине.

Все напоминает мне о моем Заире — даже те места, где яникогда не бывал раньше. Как интересно было бы Эстер взглянуть на это, думаю я,как бы ей понравилось в этом ресторанчике, как приятно было бы ей пройтисьберегом этой речушки. Ночую в Байонне, и прежде чем уснуть, включаю телевизор иузнаю, что на французско-испанской границе из-за снежных заносов застряло околопяти тысяч автомобилей.

Первая моя мысль наутро — надо возвращаться в Париж. Причинаболее чем уважительная, и организаторы дискуссии поймут меня — дорогиобледенели, пробки чудовищные, правительства Франции и Испании убедительнорекомендуют до конца недели не пользоваться автотранспортом, поскольку великриск попасть в аварию. Положение еще хуже, чем вчера. Утренняя газета сообщает,что на другом отрезке магистрали застряло 17 тысяч человек, поднятые по тревогечасти гражданской обороны пытаются доставить им продовольствие и одеяла,поскольку у многих машин уже кончилось горючее и, стало быть, не действуетотопление.

В отеле мне объясняют, что если я ВСЕ ЖЕ ДОЛЖЕН ЕХАТЬ, еслиэто — вопрос жизни и смерти, то ехать лучше в объезд, по узкой проселочнойдороге. Это — лишних два часа, и никто не знает, в каком состоянии покрытие. Ноя инстинктивно решаю двигаться по автостраде: что-то словно толкает меня вперед— на скользкий бетон, ко многим часам покорного стояния в пробках.