Заир - Пауло Коэльо

Если бы меня вправду интересовало творящееся в мире Эстер,то я хоть раз бы осведомился, как там поживает переводчик с его «магическойчувствительностью». Меня должно было бы насторожить это умалчивание, это полноеотсутствие сведений. Я должен был хоть однажды попросить, чтобы она взяла меняс собой, отправляясь готовить свои «репортажи».

А когда она время от времени спрашивала, интересно ли мнето, чем она занимается, я неизменно отвечал одно и то же: «Интересно, но я нехочу влезать в твои дела — ты должна свободно исполнять свою мечту, подобнотому как я с твоей помощью исполнил свою».

Разумеется, это свидетельствовало лишь о полном безразличии.Но поскольку люди всегда верят в то, чему хотят верить, Эстер удовлетворяласьмоей отговоркой.

***

Снова звучат у меня в ушах слова полицейского комиссара: «Вы— свободны». А что есть свобода? Возможность видеть, что твоего мужа ни каплине интересует то, что ты делаешь? Возможность ощущать одиночество, не имеявозможности ни с кем поделиться сокровенным, ибо твой спутник жизни целиком иполностью сосредоточен на своей работе, на своем трудном, важном, великолепномзанятии?

Я снова взглядываю на Эйфелеву башню — она вся сверкает ипереливается, словно сделана из бриллиантов: значит, часовая стрелка совершилаеще один оборот. Не знаю, в который раз происходило это, покуда я стою тут уокна.

Зато знаю, что во имя свободы нашего союза я пропустил тотмиг, когда Эстер перестала упоминать Михаила.

Потом он вновь возник в некоем баре и вновь исчез, только наэтот раз — вместе с нею, оставив знаменитого и преуспевающего писателя вкачестве подозреваемого в совершении преступления.

Или — что еще хуже — в качестве брошенного мужа.

В Буэнос-Айресе Заир — это обычная монета достоинством вдвадцать сентаво; на той монете навахой или перочинным ножом были подчеркнутыбуквы N и Т и цифра 2; год 1929 выгравирован на аверсе. В Гуджарате в концеXVIII века Захиром звали тигра; на Яве — слепого из мечети в Суракарте,которого верующие побивали камнями; в Персии Захиром называлась астролябия,которую Надир-шах велел забросить в морские глубины; в тюрьмах Махди году в1892 это был маленький компас, к которому прикасался Рудольф Карл фон Слатин...[3].

Прошел год, и вот однажды я проснулся с мыслью об истории,рассказанной Борхесом: есть на свете такое — если прикоснешься к нему илиувидишь его, оно будет занимать все твои мысли, пока не доведет до безумия. МойЗаир — это не романтические метафоры со слепцами, компасами, тиграми или медноймелочью.

У него есть имя, и имя его — Эстер.

Не успел я выйти из тюрьмы, как снимки мои появились наобложках скандальных журнальчиков: все статьи начинались одинаково — писали,что я могу быть замешан в совершении преступления, но, чтобы я не вчинил им искза диффамацию, неизменно добавляли, что обвинения с меня сняты (можно подумать,что они были мне предъявлены!).

***

Проходила неделя, издатели убеждались, что журнальчики бойкораскупаются. (Еще бы! Репутация у меня была безупречная, так что всем хотелосьузнать о том, как это у писателя, чьи книги посвящены духовному миру человека,вдруг обнаружилось двойное — и такое зловещее — дно.) И начиналась новая атака:уверяли, что жена бросила меня, узнав о моих изменах; какой-то немецкий журналпрозрачно намекал на мою связь с одной певицей, лет на двадцать моложе меня, скоторой якобы мы встретились в Осло (чистая правда, только дело-то все в том,что встреча эта произошла из-за Банка Услуг, по просьбе моего друга, и он былна том нашем единственном совместном ужине третьим). Певица уверяла, что междунами ничего не было (а раз не было, какого дьявола помещать на обложкуфотографию, где мы сняты вместе?!), и не упустила случая сообщить о выходесвоего нового альбома, использовав и меня, и журнал — для рекламы. И я до сихпор не знаю, объясняется ли ее провал тем, что певица прибегла к такомудешевому пиару (альбом, в сущности, был вовсе не так уж плох: все делоиспортило ее интервью).

Однако скандал со знаменитым писателем продолжался недолго:в Европе, а особенно во Франции, супружеская неверность не только принимается,но и служит, пусть негласно, предметом восхищения. И кому же понравится читатьо том, что завтра может случиться и с тобой тоже?!

И вскоре эта новость исчезла с первых полос и с обложек.Однако в предположениях недостатка по-прежнему не было: похищение, бегство издому по причине дурного обращения (тут же помещено фото официанта,утверждающего, будто мы часто спорили — и это правда: я припоминаю, как однаждымы с Эстер яростно сцепились из-за одного латиноамериканского писателя, ибонаши мнения о нем оказались диаметрально противоположны). Британский таблоидпредположил — и хорошо еще, что это не вызвало сильного резонанса, — что Эстер,поддерживавшая террористическую исламскую организацию, перешла на нелегальноеположение.

Но прошел еще месяц, и широкая публика позабыла про эту тему— и без нее переполнен наш мир изменами, разводами, убийствами, покушениями.Многолетний опыт учит меня, что подобными сенсациями моего читателя неотпугнуть, и он все равно сохранит мне верность (помню, как однаждыаргентинское телевидение выпустило на экран журналиста, клявшегося, чторасполагает «доказательствами» того, что в Чили у меня была тайная встреча сбудущей первой леди этой страны — и ничего: мои книги остались в спискахбестселлеров). Сенсация создана, чтобы продолжаться пятнадцать минут, каксказал один американский актер. Меня заботило другое: надо перестроить жизнь,найти новую любовь, вновь начать писать и сохранить в потайном ящичке,спрятанном на границе между любовью и ненавистью, какую-либо память о моейжене.

Вернее — о моей бывшей жене: так будет правильней.

Отчасти сбылось то, о чем я думал в номере парижского отеля.Какое-то время я не выходил из дому: не знал, как взгляну в глаза друзьям искажу — просто так: «Жена меня бросила, ушла к молодому».

Когда же наконец решился, никто меня ни о чем не сталспрашивать, однако после нескольких бокалов вина я сам почувствовал, что обязандать друзьям отчет о случившемся, словно был наделен даром читать чужие мысли,словно полагал, что нет у них других забот, как беспокоиться о переменах в моейжизни, хотя все они — люди хорошо воспитанные, никаких вопросов задавать мне небудут.