Заир - Пауло Коэльо

— А я вот знаю. Люди придумывают себе занятия и отвлечения —сверхурочную работу, воспитание детей, замужество, карьеру, диплом, планы назавтра, беготню по магазинам, мысли о том, чего не хватает в доме и что надосделать, чтобы было «не хуже, чем у других». И так далее. И очень немногиеотвечали мне: «Я — несчастен», большинство предпочитали сказать: «Я — в полномпорядке, я достиг всего, чего хотел». Тогда я задавала следующий вопрос: «Чтоделает вас счастливым?» Ответ: «У меня есть все, о чем только может мечтатьчеловек, — семья, дом, работа, здоровье».

Я спрашивала: «Вам уже случалось задумываться о том,заполняет ли это жизнь без остатка?» Ответ: «Да, заполняет!» «Стало быть, смыслжизни — работа, семья, дети, которые вырастут и уйдут из дому, муж или жена,которые с годами неуклонно превращаются из возлюбленных в друзей. А работакогда-нибудь кончится. Что тогда?» Ответ: нет ответа. Заговаривают о другом. Нона самом деле это значит вот что: «Когда мои дети вырастут, когда муж — илижена — станет мне другом, когда я выйду на пенсию, у меня появится время делатьто, о чем я всегда мечтал, — путешествовать». Вопрос: «Но ведь вы сказали, чтосчастливы — счастливы сейчас? Разве сейчас вы делаете не то, о чем мечтали всюжизнь?» Мне говорят, что очень заняты, и переводят разговор на другое.

Но если проявить настойчивость, всегда выяснится, чтокаждому чего-то не хватает. Предприниматель еще не провернул желанную сделку,матери семейства хотелось бы большей независимости или денег на расходы,влюбленный юноша боится потерять свою подружку, выпускник университета ломаетголову над тем, сам ли он выбрал себе стезю или это сделали за него, стоматологхочет быть певцом, певец — политиком, политик — писателем, писатель —крестьянином. И даже повстречав человека, который следует своему призванию, явижу, что его душа — в смятении. В ней нет мира. Ну так вот, я повторяю свойвопрос: «Ты счастлив?»

— Нет. Я женат на той, кого люблю, я занимаюсь тем, о чемвсегда мечтал, я обладаю свободой, которой завидуют все мои приятели.Путешествия, почести, лестные слова... Но вот в чем дело...

— Ну?

— Я чувствую, что если остановлюсь — жизнь утратит смысл.

— И ты не можешь перевести дыхание, взглянуть на Париж,взять меня за руку и сказать: «Я достиг, чего хотел, теперь будем наслаждатьсяжизнью, сколько бы ее ни было нам отпущено...»

— Я могу взглянуть на Париж, взять тебя за руку, а вотпроизнести эти слова — нет.

— Держу пари, что на этой улице все испытывают те жепроблемы. Вот эта элегантная дама, только что прошедшая мимо, денно и нощнопытается остановить время, ибо думает, будто от этого зависит любовь. Взглянина ту сторону — муж, жена и двое детей. Они переживают мгновения ни с чем несравнимого счастья, выходя на прогулку, но в то же время подсознательнопребывают в ужасе и не могут отделаться от гнетущих мыслей: что с ними будет,если они потеряют работу, заболеют, лишатся медицинской страховки, если кто-тоиз их мальчиков попадет под машину?! Они пытаются развлечься и одновременноищут способ освободиться от трагедий, защититься от мира.

— А нищий на углу?

— Этого я не знаю: никогда не говорила с ним. Он — живоевоплощение несчастья, но глаза у него, как и у всякого нищего, что-то таят.Печаль в них — такая явная, что я не могу в нее поверить.

— Чего же им всем не хватает?

— Понятия не имею. Я часто листаю журналы с фотографиямизвезд — все всегда так весело улыбаются, все счастливы... Но я сама замужем зазнаменитостью и знаю, что это не так: на снимках они ликуют, но утром или ночьюих мучают мысли: «Что сделать, чтобы опять появляться на страницах журнала?»,или: «Как скрыть то, что мне не хватает денег для роскошной жизни?», или: «Какправильно распорядиться этой роскошью, как преумножить ее, как затмить с еепомощью других?», или «Актриса, которая вместе со мной смеется в объективкамеры, завтра уведет у меня из-под носа мою роль!», или «Я лучше одета, чемона? Почему мы улыбаемся, если нас презирают?», или «Почему мы продаем счастьечитателям журнала, если глубоко несчастны мы сами — рабы славы?»

— Но мы — не рабы славы?

— Я ведь не о нас с тобой.

— Так что же все-таки случилось?

— Много лет назад я прочла одну книгу. Очень интересную.Предположим, Гитлер выиграл войну, уничтожил всех евреев в мире и убедил свойнарод в том, что он в самом деле принадлежит к высшей расе. Переписываютсятруды по истории, и вот сто лет спустя наследникам Гитлера удается истребитьвсех индийцев до последнего. Проходит триста лет — и не остается ни одногочернокожего. Еще пятьсот — и вот могучая военная машина начинает сметать с лицаземли азиатов. Учебники истории глухо упоминают о давних сражениях с варварами,но на это никто не обращает внимания — никому нет до этого дела.

И вот по прошествии двух тысяч лет от зарождения нацизма водном из баров города Токио, уже пять веков населенном рослыми голубоглазымилюдьми, пьют пиво Ганс и Фриц. И в какую-то минуту смотрит Ганс на Фрица испрашивает его:

— Ты как считаешь, Фриц, всегда так было?

— Как — так? — уточняет Фриц.

— Ну, мир всегда был такой, как сейчас?

— Ну, ясное дело, всегда! Что за чушь тебе в голову лезет, —говорит Фриц.

И они допивают свое пиво, и обсуждают другие предметы, изабывают о теме своей беседы.

— Зачем так далеко заглядывать в будущее? Не лучше ливернуться на две тысячи лет назад. Ты способна была бы поклоняться гильотине,виселице, электрическому стулу?

— Знаю, знаю, что ты имеешь в виду. Распятие — жесточайшуюиз казней, изобретенных человечеством. Помнится, еще Цицерон называл ее«отвратительной», ибо перед смертью казнимый на кресте испытывает чудовищныемуки. И теперь, когда люди носят крестик на груди, вешают распятие на стенку вспальне, видя в нем только религиозный символ, они забывают, что это — орудиепытки.