В пекле огненной дуги - Виталий Мальков

В самом деле, жизнь в холодных, высокогорных пустынях, где летом температура не поднимается выше двадцати градусов, а зимой опускается до пятидесяти ниже нуля, закалила этих людей…

— Выше головы, орлы! — весело крикнул Нарожный на подъезде к кишлаку. — Рысью! Марш! Бдительности в кишлаке не терять, на местных девок не заглядываться. А то смотрите мне.

При упоминании «девок» бойцы приободрились. Среди таджичек часто встречались красивые. Правда, почти все они, строго следуя мусульманским традициям, избегали ухаживаний пограничников. Но, по крайней мере, никто не запрещал усладить глаза приятным видом девушек.

Отряд остановился на окраине, возле караван-сарая. Здесь, рядом с квадратным строением для отдыха проезжих и загоном для вьючных животных, был вкопан длинный стол с двускатным деревянным навесом, а по бокам от него стояли лавки. Чуть в стороне для лошадей были сооружены две коновязи с кормушками, представлявшие собой сложные конструкции — горизонтально закреплённые брёвна под такими же двускатными навесами, а под брёвнами — деревянные желоба для сена. Понятно, что весь строительный материал был завезён сюда откуда-то издали, где росли деревья.

Пограничников у караван-сарая уже поджидал старейшина кишлака Джасур Курбанов, который являлся председателем местного сельсовета. Это был высокий, сухощавый старик с цепким, изучающим взглядом и седой бородой до груди. Одет он был в стёганый ватный халат в полоску и шаровары, заправленные в джурабы — шерстяные чулки. Ноги старика были обуты в чарыки — башмаки из сыромятной козьей кожи на мягкой подошве. Его голову покрывала круглая шапка, отороченная овечьим мехом. В целом старик выглядел вполне солидно, как и подобает человеку «при должности».

— Салом алейкум, Джасур-ака! — поприветствовал его Нарожный, спрыгивая с коня.

— Здравствуй, товарищ Николай! — Лицо старика засияло радушием. Судя по всему, он относился к политруку очень хорошо.

Они пожали друг другу руки и дружески обнялись, затем старик поздоровался и с подошедшим Ларионовым.

Остальные пограничники тоже спешились, стали привязывать лошадей и разгружать с них мешки с продовольствием.

— Мы тут у вас подкрепимся, Джасур-ака, — пояснил политрук. — Вы не против?

— Да конечно, нет. Для нас это большая честь. Располагайтесь.

Старик хорошо, почти без акцента, говорил по-русски, был грамотным и вообще много знал о русской культуре. Но, кроме того, он пользовался уважением у аличурских таджиков и даже у части киргизов, и этот факт тоже играл роль. Поэтому его и назначили здесь председателем. Такой человек был выгоден как советской власти, так и местному населению.

Ларионов тут же распорядился выставить вокруг кишлака боевое охранение, потому что потеря бдительности была чревата самыми трагическими последствиями. Это уже не раз подтверждалось здесь, на Памире, практически.

Вокруг собралась, налетев шумной стайкой, местная ребятня — мальчишки и девчонки, таджики и киргизы. Они с интересом рассматривали снаряжение пограничников и что-то оживлённо друг с другом обсуждали. По их чумазым мордашкам нельзя было понять, то ли они такие от загара, то ли от грязи. Кто-то из бойцов уже угощал их кусками колотого сахара и сухарями.

Один пацанёнок подбежал к председателю и защебетал на таджикском. Курбанов улыбнулся и, одобрительно похлопав мальчишку по плечу, тоже что-то сказал ему, а затем вновь заговорил на русском с Нарожным.

— Товарищ Николай, пусть двое твоих воинов сходят с Асгатом в мой дом и принесут сюда продукты.

— Спасибо, Джасур-ака. — Политрук повернулся к пограничникам. — Так… Золотарёв и Гуломов, сходите с мальчонкой, — выбрал он тех, кто был поближе…

Семёну несколько раз доводилось бывать в гостях у мургабских таджиков, и он имел представление о внутренней обстановке их жилищ. Примерно то же самое он увидел и здесь.

Стены дома были построены из камней, сцементированных между собой глиняным раствором, а плоская крыша сделана из жердей, засыпанных сверху землёй и глиной. В центре крыши имелось отверстие диаметром около метра, через которое из жилища выходил дым, а внутрь попадал солнечный свет. Деревянные створки двух небольших окошек были распахнуты настежь.

На входной двери Семён заметил глиняную пластинку с вдавленным оттиском ладони. Это означало, что хозяин дома принадлежит к исмаилитам — одному из течений ислама. Исмаилиты не строили мечетей, так как почитали Аллаха в своей душе и верили в Ага-хана — воплощение Аллаха в человеке. Исмаилизм требовал от верующих полнейшего фанатизма и запрещал вступать в партию и комсомол, а также работать в государственных учреждениях. Всё это мог разрешить только лично Ага-хан.

Хона, зимняя часть дома, представляла собой квадратное помещение. Прямо под светодымовым отверстием в земляном полу было сделано углубление для древесных углей, которое называлось сандалом. По рассказам давно служивших на Памире, зимой в сандал, прямо на горячие угли, ставился табурет с металлическими ножками, на который ложилось одеяло. Все члены семьи во время отдыха собирались вокруг сандала и засовывали под одеяло ноги, таким образом согревая их. Так же сандал использовался как очаг для приготовления пищи.

Вдоль стен хоны шли глиняные нары, покрытые коврами, на которых обычно сидели старики и дети. Крышу в хоне подпирали пять деревянных столбов, украшенных затейливым резным орнаментом. Семён слышал, что каждый из этих столбов имеет своё название и значение, но всё никак не представлялся случай разузнать об этом подробней.

В жилище находилась маленькая женщина, которая при виде сына и пограничников тут же заулыбалась. По её лицу трудно было определить возраст — то ли сорок, то ли пятьдесят. Возможно, когда-то это лицо можно было назвать красивым, но теперь от той красоты уже почти ничего не осталось — оно больше выглядело усталым и, может быть, даже измученным жизнью.

— Добрый день, — смущённо поздоровался Семён.

— Салом алейкум, — произнёс Имомали Гуломов, который сам был таджиком, только из равнинных районов.

— Салом, — ответила она и переключила внимание на сына, который стал ей поспешно, обильно жестикулируя, объяснять указание отца.

Одета таджичка была в длинное, цветастое платье-рубаху из плотной шерсти, из-под которого выглядывали шаровары. Её голову покрывал высокий белый тюрбан, а ноги были обуты в кожаные сапожки.

В помещении, кроме женщины, находилось ещё трое детей разного возраста. Самой старшей из них была девочка лет десяти-двенадцати, которая что-то толкла деревянной ступкой в глиняной миске. Ещё два мальчугана — лет пяти и четырёх — возились на нарах с какими-то игрушками.

Женщина внимательно выслушала сынишку и молча собрала для пограничников пару больших свёртков с продуктами, а также принесла им бурдюк с кумысом. Она всё делала быстро и сноровисто, как опытная, умелая хозяйка.

Сандал сейчас был накрыт металлической решёткой, на которой стоял котёл. В котле, судя по исходящему из него приятному аромату, варилась атала — похлёбка из тонко нарезанных кусков теста, кусочков мяса и ещё чего-то. Зачастую таджики, за неимением мяса, добавляли в аталу сухие фрукты — курагу, урюк и белый тутовник.