Райский уголок - Нина Стиббе

class="p1">– Это все твои прогулы, ты отстала, – сказал он. – Сильно отстала.

– Да, я знаю, простите, – пролепетала я.

– А я считал тебя способной к науке, Лиззи, – вздохнул он.

Прозвучало так, словно он поставил на мне крест. Я была убита. И торопливо, чуть не плача, напомнила ему, как хотела изобрести сильно пахнущий тальк, который скрывал бы запахи, но был прозрачным и совсем невидимым, а не белым. И им запросто можно было бы пользоваться повсюду – на случай, если нет возможности помыться, – и никто ничего не заметит.

– Тебе надо срочно брать ноги в руки и бросаться догонять, – сказал мистер Макензи. – Не то провалишь экзамен.

Я поведала ему о рождении Дэнни и о маминой депрессии, с тех пор как ее подружка, жившая напротив, увидела, как мама писает в кухонную раковину, и предложила повесить тюль на окна, если она намерена превратить это дело в привычку, и как дружбе из-за этого пришел конец, и теперь моя мама оказалась одинока в самый уязвимый период жизни.

Мистер Макензи, казалось, посочувствовал мне и показал в учебнике разделы, над которыми мне нужно тщательно поработать дома. И в тот момент, когда я обещала непременно все выучить, я правда намеревалась это сделать.

Та же история с французским. В третьем классе я могла назвать каждое здание в городе, любую профессию, я могла сводить вас в парк и в кино и заказать обед из трех блюд на свободном разговорном и официальном французском языке. У меня была альтернативная французская семья, чьи приключения и остроты демонстрировали мои навыки устной и письменной речи и восхищали мадам Перри. У меня были братья-близнецы, которые играли на аккордеоне и катались на велосипеде-тандеме, и сестры-тройняшки, которые любили кататься на роликах. Наша бабушка, бывшая гимнастка на трапеции, жила с нами и нашими пятью английскими овчарками, осликом по имени Расин и коровой Нуазетт. Но к середине четвертого класса я едва могла уследить за самой медленной беседой на уроке и спрашивала: Voudriez-vous ouvrir le fenêtre? [11] (в мужском роде) вместо la fenêtre (в женском роде).

Дома заниматься было сложно, вот почему мистер Холт по пути с работы останавливался в поле и разбирался со своими бумагами прямо в машине. Я старалась, но стоило дома открыть учебник, как буквы на каждой странице превращались в египетские иероглифы.

Однажды после химии мистер Макензи опять заговорил со мной, на этот раз с гораздо меньшим сочувствием.

– Ты отвлекаешь класс своими вопросами и болтовней, – сказал он. – Я написал докладную мисс Питт.

– О нет, – простонала я и попыталась объяснить свою сложную ситуацию, используя научный язык, ему понятный.

Я была как глыба песчаника с крошечной трещиной, говорила я. В трещину попала вода, и когда село солнце и наступила холодная ночь, вода замерзла и расширилась и трещина стала больше, а потом, когда опять взошло солнце, растаявший лед проник еще дальше в поры камня. И это повторялось и повторялось, и трещина становилась все шире и шире, пока вдруг целый кусок меня не откололся и не рухнул в стремительно текущую реку, и она принесла этот осколок в озеро, где я и застряла под толстым слоем ила. Аналогия переставала работать, и мистер Макензи перебил меня:

– Расскажешь это мисс Питт, она специалист в географии.

Я отправилась в кабинет мисс Питт, находившийся в викторианской части школы, постучала. Она позволила войти, я начала было, запинаясь, свою историю про песчаник.

– Я ни о чем тебя не спрашивала, – перебила она, и я с облегчением умолкла.

Она сообщила, без всяких околичностей и очень подробно, что не намерена мириться с прогулами. Я попыталась встрять – виня во всем малыша Дэнни, – но она не желала ничего слышать.

– Ты была образцовой ученицей, а теперь половину учебного времени просто отсутствуешь. – Мисс Питт глубоко вздохнула и полистала журнал. – Ты ведь знаешь о Докладе Белоу 1960 года, Лиззи?..

– Нет. В 1960-м я еще не родилась.

– Где говорится о допуске к экзаменам на аттестат о среднем образовании для плохо успевающих учеников?

– Нет.

– Там объяснены критерии, по которым ученика можно отнести к успевающим или к плохо успевающим. Закон гласит, что ученик, нерегулярно посещающий занятия, не допускается до следующей ступени обучения и не имеет права сдавать экзамены на уровень «О» [12].

Я не могла придумать, что сказать. Пожала плечами. Она мне была настолько неприятна, что не хотелось ни просить о снисхождении, ни пытаться опять что-то объяснять.

– Ступай, Лиззи, – сказала мисс Питт. – И, пожалуйста, принеси мне письмо от мамы с объяснениями твоих последних прогулов.

Когда я уже открывала тяжелую дверь, мисс Питт вдруг спросила:

– Кстати, как себя чувствует твоя мама?

Прозвучало очень интимно и как-то неприятно, и хотя я постоянно предъявляла младенца в качестве оправдания своим действиям – или бездействиям, – тут мне почудилась угроза. Я обернулась.

– Я имею в виду, после малыша, – уточнила она.

– Она нормально, – сказала я и, только лишь подумав о Дэнни, улыбнулась.

Мисс Питт улыбнулась в ответ.

– Ну, пока твоя умная сестра не укатила в университет и не оставила тебя справляться с этим – если можно так выразиться.

Странно. Она что, сочувствует или как?

– То есть твоя мать, возможно, полагает, что одной талантливой дочери достаточно, а вторая может остаться дома и помогать.

– Нет, моя мать хочет, чтобы у нее были две талантливые дочери, – сказала я.

– Тогда давай не будем ее разочаровывать.

6

Джеки Коллинз

Сестры, жившие при пансионе, мною совсем не интересовались. Полагаю, я казалась им слишком юной, и мне нечего было им предложить. Поэтому я вынуждена была позволить Матроне сблизиться со мной и тем самым запустить порочный цикл. Не то чтобы в этом было много порока. Просто чем больше я дегустировала разные сорта чая с Матроной – включая лапсанг и розовый дарджилинг – и смотрела вместе с ней «Воскресные звезды», вместо того чтобы идти домой и заниматься нормальными для подростка делами, тем менее нормальной я выглядела.

Я поняла, что моя роль состоит в том, чтобы делать то, чего избегают остальные, – от разговора с неприятными родственниками, беготни наверх по звонку колокольчика, кормления беззубого, но очень голодного пациента, который ест невыносимо медленно, часа по полтора, до нюхания табака, чтобы повеселить всех забавными чихами, и вежливого обхождения с Матроной. Вежливость с Матроной была самым важным пунктом. Матрона сама напоминала пациентку: с ней надо болтать, ее надо выслушивать, но вскоре я поняла, что единственный способ дружить с ней – это пытаться понять ее суть. И вскоре общение