Блокада - Сергей Малицкий

— Топливо, — ответил Филя, подбираясь к двери лаборатории. — За казармой стояли емкости, ну бочки с топливом. Это такая жидкая штука вроде пойла, которым торговал Хантик. Только его пить нельзя. Оно ядовитое. Светлые им заправляют машины. На самом деле не только им, но и им тоже. Наверное, ордынцы вскрыли их, а там долго ли до беды. У них же у каждого второго факелы в руках были. Но там, скорее всего, мало было топлива. Или бочки были вовсе открыты. Пустой говорил, что светлые сильно рискуют: держать возле казармы такие емкости — все равно что подбрасывать над головой нож. Воткнется рано или поздно в макушку. Весь пустырь бы затопило пламенем. От базы до Поселка!

— А так чем затопило? — Коркин ковырнул ветхим сапогом куст проволочника. — Что светлые сделали с ордой?

— Не знаю, — отчеканил Филя и вытряхнул из мешка какое-то устройство. — У Пустого надо спросить.

— А Пустой — светлый? — спросил Коркин. — Похож ведь. Глазастый он, как и светлые. Вот смотри, у нас у всех глаз узкий, а у светлого большой, почти круглый. И у светлых глаза круглые.

— Дурак ты, — в который раз поморщился Филя и осторожно приставил устройство к двери. — Пустой — это Пустой. Механик. Он не светлый, не лесовик, не ордынец и даже не аху.

— Аху? — не понял Коркин. — Что такое аху?

— Аху… — Филя щелкнул тумблером, и из-под устройства повалила тонкая струйка сизого дыма. — Это такой человек из развалин. Дикий, чужой человек. Ну вроде нас с тобой, только поплотнее, покрепче в кости, да на рожу странный. Цвет лица такой… смуглый, подбородок узкий, глаза, наоборот, широкие, скулы пошире, чем у нас, и лоб такой… лобастый. Это от ума, говорят. Запомни, Коркин, всякая пакость — чем пакостнее, тем умнее. Бабки в деревне, когда она еще называлась Гнилушка, рассказывали, что мир похож на полосатый пирог. Ну знаешь, когда слой теста, потом слой мяса, потом опять теста, потом толченые клубни, потом снова тесто. Представь, что мы — толченые клубни. Но ниже есть слой мяса. Или сверху. Вот там и живут аху. И иногда они пробираются к нам. В клубни. Чтобы гадить и всячески вредить. Некоторые говорят, что они вроде нечисти. Ну то есть все мы после смерти должны попасть к аху. А когда народу мало мрет, аху приходят за ним сюда. Правда, их давно никто не видел. Понял?

— Я никогда не пробовал полосатых пирогов, — признался Коркин, отчего-то судорожно принявшись чесать затылок. — А клубни я просто варю в котелке. Иногда добавляю туда сала. Если есть. У нас в Квашенке этими аху детей пугают, только называют их просто пакостью. Только их не бывает. Сказки это все. К тому же после сегодняшнего дела аху, похоже, досталось много гостей, и они не скоро придут. Хотя мать моя говорила, что богу нет до нас дела и что если верно то, что за всякое сотворенное зло надо после смерти платить, а за перенесенное зло после смерти получать благоденствие, то он нам сильно задолжал. А что это у тебя?

— Это? — Филя отнял от двери устройство и пощелкал тумблером, показав ошеломленному Коркину короткий синеватый столбик пламени. — Это, Коркин, лучевой резак. У нас их два, но этот поменьше. Пустой на спор выиграл их у Вери-Ка, сказал, что починит кондиционер у него в отсеке. Правда, резаки тоже были сломанными, но Пустой и их починил.

— Я не знаю, что такое кондиционер, — растерянно пробормотал Коркин, глядя на резак. — А зачем нужен резак?

— Вот. — Филя ударил кулаком по двери, и вырезанный вместе с замком кусок упал на ковер проволочника. — Он режет металл.

— Ты тоже светлый? — ошарашенно пробормотал Коркин.

— Только по масти, — взъерошил волосы мальчишка и потянул дверь на себя.

Проволочник у входа мешал, но получившейся щели хватило, чтобы протиснуться внутрь. Филя положил резак у входа и огляделся. Ни разу еще ему не приходилось бывать не только в помещениях базы, но даже и за ее оградой. Когда-то аккуратные дорожки и чистые домики грезились ему сказкой наяву. Теперь, когда не стало ни того, ни другого, он все-таки оказался внутри лаборатории и немного разочаровался. Ее обстановка Филю ничем не удивила. В помещении размером десять на десять шагов стояли стулья, странная мягкая скамья со спинкой, большой стол с цветными листами пластика и какие-то приборы у дальней стены.

— Иди сюда, — позвал Филя Коркина.

Скорняк с трудом пролез через щель.

— Вот. — Филя ткнул пальцем в серый диск, укрепленный на потолке над столом. — Это кондиционер. Я помогал Пустому отремонтировать такой же, только чуть поменьше. Он делает зимой в помещении тепло, а летом прохладно. И… — Филя пощелкал пальцами, — свежо. Чтобы не воняло.

— У Пустого в мастерской и так не воняет, — растерянно пробормотал Коркин.

— Воняет, — не согласился Филя. — Ты принюхался только. Как сборщики стадом забредут, хоть нос зажимай. Да и ты, Коркин, тоже не цветочек. Мыться надо хотя бы через день.

— Я каждый день моюсь, — обиделся Коркин, — это я от пакости вспотел…

— Ладно, — пробормотал Филя, — значит, надо два раза в день. Ты только не пугайся, сейчас я тут разберусь…

Мальчишка подмигнул Коркину и подошел к приборам.

— Сейчас-сейчас. Коркин, ты пока посиди у стола. Посмотри картинки. Видишь куски… пластика. Ну вон на столе. Только ничего не воруй и не ломай. Пустой за каждый такой листок вернее, чем за железку, хватается. А я сейчас… Так. Пустой сказал, что значок должен быть в виде восьмиконечного креста. Резервное питание. Ага!

Филя отыскал нужное пятно на матовой поверхности рабочего стола и надавил на него пальцем. Где-то на крыше что-то со скрежетом зашевелилось, панели приборов затеплились мягким светом, из кондиционера подул легкий ветерок. Филя оглянулся на окаменевшего за столом Коркина и довольно вытер со лба пот.

— Точно я сказать не могу, Коркин, может, я и в самом деле светлый, хотя бабки и говорили, что мою мать убили ватажники, когда она ходила в степной поселок за сыром, а отец замерз в лесу, и были они обычными лесовиками. Так что и я лесовик. Но хочу стать светлым. Тут, по словам Пустого, главное — начать. Вот стану я светлым — и все мои дети будут светлыми. Понял?

— Нет, — как зачарованный, замотал головой Коркин.

— Ну ладно, — вздохнул Филя. — Потом поймешь. Я тоже вначале ничего не понимал и смотрел на Пустого или как на бога, или как на чудовину из конца мира. А потом кое-чего соображать начал. Вот смотри сюда.

Филя коснулся пальцем правого экрана, среди всплывшего орнамента выхватил взглядом нужную фигуру и, нажав на нее, радостно заорал:

— Пустой! Пустой! Это я! Сработало!

— Филипп? — откуда-то из стены или с потолка донесся чуть глуховатый голос механика. — Хорошо. Больше ничего не трогай, я сейчас буду. Кстати, я тебя порадую: лебедку твою я починил. Вот только не знаю — зачем она нам теперь? Ты понял?

— Понял, — сразу скис Филя и обернулся к Коркину, который был близок к обмороку. — Теперь будет мне какая-то дополнительная работа. Надеюсь, не уборка улиц Поселка. Ты чего, Коркин? Закрой рот, и не такое увидишь. Я когда только сошелся с Пустым, у меня от изумления даже понос случался. Давай распаковывай мешки, инструменты там у тебя, сейчас будем здесь кое-что снимать.