Тайные убийцы - Роберт Уилсон

— Большое тебе спасибо.

— И я не очень шалила.

— Да?

— Я сказала, что оставила тебе там пару подарочков, в фотоаппарате. Просто не показывай их ей, вот и все.

Он кивнул и вдруг снова заторопился. Они поцеловались. Спускаясь на лифте, он привел себя в порядок, заправил все, что нужно, и потер лицо, пытаясь оживить его и приготовиться к привычной лжи. Даже он сам заметил в зеркале два небольших движения собственных бровей: эти движения, как объяснял ему Хавьер Фалькон, служат первым и самым верным знаком, по которому можно определить лжеца. Если уж он сам это видит, то увидит и Инес.

В этот ранний утренний час на улице не было ни единого такси. Надо было вызвать по телефону. Он быстрым шагом пустился вперед. В голове у него забились воспоминания, сознательные и бессознательные. Ложь. Правда. Действительность. Мечта. Образ, возникший перед ним с тем же ощущением паники, которое разбудило его в квартире у Марисы: его руки смыкаются вокруг тонкой шеи Инес. Он душил ее, но лицо ее не становилось багровым или лиловым, изо рта у нее не вываливался распухший от крови язык. Она смотрела на него глазами полными любви. И еще — да, она похлопывала его по рукам, словно ободряя: продолжай. Развод неприятен, но есть буржуазное решение — убийство. Нелепость. Он знал по опыту работы с отделом убийств, что первое лицо, попадающее под подозрение в таких случаях, — супруг.

Улицы были еще влажными после ночного дождя, булыжники маслянисто блестели. Он вспотел, от его рубашки исходил запах Марисы. Вдруг он понял, что никогда не чувствовал себя виноватым. Он вообще не знал, что такое вина, ему было известно только юридическое определение этого термина. С тех пор как он женился на Инес, у него были романы с четырьмя женщинами. Отношения с Марисой продолжались дольше других. Еще у него были кратковременные ночные и дневные встречи с двумя другими женщинами. И еще была та проститутка в Барселоне, но об этом он вспоминать не любил. Более того, у него даже был секс с одной из этих женщин во время романа с другой, и при этом он был женат, что делало его серийным распутником. Впрочем, он не ощущал это как распутство. Считается, что распутство доставляет удовольствие. В этом есть что-то романтическое, не правда ли? В том смысле, который вкладывали в это слово в восемнадцатом веке. Но то, что он делал, не доставляло удовольствия. Он пытался заполнить пропасть, которая с каждым новым романом только ширилась. Что же это за пустота, которая все растет и растет? Вот на какой вопрос ему нужно ответить, если он только найдет время, чтобы над ним подумать.

Он поскользнулся на булыжнике, чуть не упал, оперся рукой о мостовую. Это встряхнуло его и заставило обратиться к более практическим материям. Как только он войдет, надо сразу принять душ. Запах Марисы стоял у него в ноздрях. Возможно, ему следовало принять душ перед уходом от нее, но тогда это был бы запах мыла Марисы. А потом его посетило еще одно прозрение. О чем ему беспокоиться? Зачем это притворство? Инес знает. У них случались ссоры, но они никогда не касались его увлечений: поводом становились смехотворные вещи, служившие прикрытием для того, о чем не принято упоминать. Она могла бы уйти от него. Она бы могла оставить его еще несколько лет назад, но она этого не сделала. Это важно.

Ссадина на руке жгла. Все эти мысли укрепили его. Он не боится Инес. Она способна вселять страх в других, он видел ее в суде. Но не в него. Он сильнее. Он трахался со всеми подряд, но она осталась с ним.

Перед ним возник его многоквартирный дом на улице Сан-Висенте. Он энергично открыл дверь подъезда. Он не знал, в чем тут дело: в выводах, к которым он пришел, в зудящей руке или в том, что он споткнулся на лестнице из-за того, что маляры, эти ленивые скоты, просто сдвинули укрывную ткань, вместо того чтобы убрать ее совсем, — так или иначе, он начал чувствовать себя даже отчасти жестоким.

В квартире на первом этаже стояла тишина. Было 6.30 утра. Он прошел в свою комнату и в темноте выложил на стол содержимое карманов костюма. Он снял пиджак и брюки, оставил их на кресле и направился в ванную. Инес спала. Он стянул трусы и носки, кинул их в корзину для грязного белья и встал под душ.

Инес не спала. Она лежала, моргая блестящими темными глазами на сепиевый свет: сквозь жалюзи просачивалось утро. Она бодрствовала примерно с половины пятого, когда обнаружила, что та сторона кровати, которую занимает муж, пуста. Она села в кровати, скрестив руки на плоской груди. В мозгу у нее уже два часа крутился вихрь — нескончаемый марафон мыслей. В ней все кипело от ярости, после того как она с отвращением обнаружила, что его подушка не смята. Но потом она вдруг ощутила слабость — при мысли, что стала свидетельницей этой последней демонстрации его неверности. Потому что это была именно демонстрация.

В эти часы она осознала, что единственная действующая часть ее жизни — это ее работа. Но она теперь была ей скучна, не потому, что изменилась сама работа, а потому, что изменились ее взгляды на жизнь. Она хотела быть женой и матерью. Хотела жить в большом старом доме с патио, в стенах старого города. Хотела гулять в парке, обедать с друзьями, возить детей к своим родителям.

Ничего этого не случилось. После того как со сцены сошла эта американская дрянь, они с Эстебаном сблизились и, по ее мнению, становились все ближе друг к другу. Не сказав ему, она перестала пользоваться контрацептивами, решив сделать ему сюрприз, но менструации у нее продолжались с удручающей регулярностью. Она прошла обследование, и ее признали идеально здоровой человеческой самкой. Однажды утром после секса она собрала немного его спермы и отнесла на проверку. Выяснилось, что он — мужчина исключительной плодовитости. Узнай он об этом, он бы поместил результат анализа в рамочку и повесил его рядом с их свадебной фотографией.

Продажа ее квартиры прошла быстро. Она положила деньги в банк и стала присматривать домик своей мечты. Но Эстебан с отвращением отвергал все дома, которые она хотела купить, отказывался даже смотреть на них. Рынок недвижимости бурно рос. Сумма, которую она получила за квартиру, теперь казалась смехотворной. Мечта уплывала у нее из рук. Они жили в его подчеркнуто мужской, агрессивно-модернистской квартире на улице Сан-Висенте, и он сердился, если она пыталась изменить там хоть какую-то мелочь. Он даже не разрешил ей повесить на дверь цепочку, но это — потому что он не хотел, чтобы она сама впускала его и вынюхивала запах секса после того, как он провел ночь вне дома.

Их сексуальная жизнь начала блекнуть. Она знала, что у него есть связи на стороне, потому что при всей его постельной неустанности у него редко случалось семяизвержение. Она пыталась стать посмелее. Из-за него она чувствовала себя глупо — как будто «игры», которые она предлагала, были чем-то смешным. А потом он вдруг принял ее предложение «поиграть», но всякий раз отводил ей унизительные роли, вдохновленные, видимо, какими-то порносайтами. Она покорялась ему, пряча в подушку боль и стыд.

По крайней мере, она хотя бы не была толстой. Каждый день она бегло оглядывала себя в зеркале. Ее радовало, что у нее небольшая грудь, что у нее видны все ребра и что у нее такие узкие бедра. Иногда в суде она чувствовала головокружение. Подруги говорили ей, что она никогда не забеременеет. Она улыбалась, натягивалась бледная кожа на ее прекрасном лице. Чистая, какая-то пугающая красота.