Полночное небо - Лили Брукс-Далтон

* * *

Айрис по-прежнему сидела на снегу, не шевелясь. Когда солнце сгинуло за горами, Августин отложил старый журнал по астрофизике, на который тщетно пытался отвлечься. Все здешние книги, газеты и журналы давно были прочитаны. Он чувствовал себя странно: как будто только что познакомился с собственным «я». На него обрушилась волна переживаний, которым не подобрать названия. Августин не узнавал это новое в себе и боялся столкнуться с ним лицом к лицу.

Закрыв глаза, он сделал то, что обычно делал в трудную минуту: представил голубой шар Земли, каким он виден из космоса, и зияющую пустоту вокруг. Затем мысленно дорисовал Солнечную систему, планету за планетой; следом – галактику Млечный Путь и то, что за ее пределами, – и так далее. Августин надеялся, что благоговейное спокойствие, наконец, на него снизойдет. Увы, перед глазами стояло собственное неказистое отражение: изможденное лицо, обрамленное жесткими, седыми, как лунь, волосами и бородой. И другая картина: мертвая волчица и маленькая девочка, которая тянула голую ручонку к зубастой пасти. Что это, спрашивал он себя, – угрызения совести или трусость? Или болезнь? Тыльной стороной ладони он прикоснулся ко лбу: горячо. Так и знал, подумал Августин. Действительно заболел. Он почувствовал, как под кожей зарождается лихорадка, превращая бурлящую кровь в кипяток. Уши наполнил гул. Что-то давило на глазные яблоки изнутри и бухало в черепе, словно литавры.

Вот и все? Конец?.. Августин вспомнил про аптечку в кабинете начальника станции на первом этаже. Сходить за ней? Есть ли смысл? Каких лекарств может в ней не оказаться? А его скудные познания в анатомии, в диагностическом оборудовании, которого, конечно же, не было под рукой – да и толку от него, если не умеешь им пользоваться?

Августин лег и представил, что находится на смертном одре. Перед тем как провалиться в беспамятство, он подумал об Айрис, которая бродила по тундре одна-одинешенька. Сон растекался по телу медленно, снизу вверх. Когда волна уже подбиралась к голове, мелькнула мысль: «Неужели вот так оно и происходит?»

А еще: «Что же случится с Айрис, если я никогда не проснусь?»

Обитатели космического корабля «Этер» сражались со временем. Его было слишком много: долгие часы сна, долгие часы бодрствования. Недели и месяцы, которые надо чем-то занять. Когда не знаешь, что тебя ждет на Земле, рабочие задачи и повседневные дела начинают казаться тщетными, утрачивают всякий смысл. Если больше им не ощутить земное притяжение, зачем изнурять тело лекарствами и тренировками, которые не дают ему забыть о собственном весе? Зачем изучать галилеевы спутники Юпитера, если поделиться открытиями будет не с кем? Если родная планета сгорела, замерзла или уничтожена взрывом, если родные и знакомые убиты, погибли от эпидемии или по другой, не менее прискорбной причине, то какая разница, если экипаж перестанет соблюдать режим и поддастся унынию? Ради кого стремиться домой? Кого волнует, будут они спать слишком долго и переедать, или наоборот – недосыпать и недоедать? Не пора ли наконец впустить в свою жизнь отчаяние?

Все как будто замедлилось. Мрачное предчувствие охватило команду: свинцовой тяжестью давила неизвестность, за плечом у которой маячила пустота. Салли стала медленнее печатать, медленнее записывать, меньше двигаться, меньше думать. Поначалу коллег держало на плаву любопытство – стремление выяснить, что именно произошло на Земле; вскоре всеобщее оживление сменилось апатией. Способа добраться до правды они не нашли. Не было никаких новостей, кроме их отсутствия. Лететь оставалось десять месяцев – долгая дорога в неизвестность.

И Салли, и всю команду охватила тоска по дому. Они скучали по знакомым людям, местам, по вещам, которые оставили на Земле, – скучали о том, чего, вероятно, больше никогда не увидят. Салли вспоминала свою дочь Люси – светловолосую кареглазую девочку с тоненьким голоском. Активная и жизнерадостная, она постоянно носилась по дому, словно маленький ураган, и точно таким же вихрем ее образ будоражил память матери. Салли жалела, что не захватила флешку с фотографиями, что взяла лишь одну, совсем старую карточку. Разве сложно было найти хотя бы дюжину? И вообще, какая мать улетит на два года, оставив дочь в разгар взросления? За все время, проведенное на корабле, Салли получала сообщения по видеосвязи только от коллег. Она очень дорожила этими весточками, проигрывала их снова и снова. Однако среди них не было ни одной от Люси – и от Джека, конечно, тоже. Салли ощутила всю горечь отчуждения, царившего в ее семье, лишь покинув земную атмосферу. Вдруг навалилась тоска, как будто проблемы начались совсем недавно, хотя так продолжалось уже много лет.

Салли попыталась восстановить в памяти оставшиеся дома фотографии, рождественские ужины и дни рождения, семейный сплав по реке Колорадо, когда они с мужем еще не развелись. Антураж вырисовывался без труда: кособокая голубая ель в серебристой мишуре, зеленый клетчатый диван, перекочевавший из старой квартиры, гирлянда в форме острых перчиков на кухне, шеренга горшков с цветами позади раковины, красный «ленд-ровер», готовый к путешествию. Но вспомнить лица родных оказалось сложнее.

Джек был ее мужем десять лет, а потом еще пять – бывшим мужем. Салли начала рисовать его мысленный портрет с прически – он всегда стригся короче, чем ей нравилось. Затем она вспомнила черты его лица: с густыми ресницами зеленые глаза и нависающие над ними темные брови, нос с кривинкой – Джек неоднократно его ломал, ямочки на щеках, тонкие губы, здоровые белые зубы. Она вспомнила тот день, когда повстречала будущего мужа, день свадьбы и день, когда она его бросила, стараясь прожить заново каждую минуту, воскресить каждое слово.

Во время ее первой беременности они ютились в крошечной квартирке на окраине Торонто. Салли тогда дописывала диссертацию, а Джек преподавал физику элементарных частиц студентам-выпускникам. После того, как случился выкидыш, они переехали в просторный лофт с кирпичными стенами и большими окнами. Джек очень расстроился, когда она сообщила, что беременность, о которой они недавно узнали, прервалась. Это случилось на шестой неделе, и Салли еще не успела свыкнуться с грядущим материнством. Почувствовав спазмы, она поняла, что все кончено, а когда на белье проступила кровь, испытала облегчение. Она подмылась, выпила четыре таблетки ибупрофена и задумалась, как лучше сообщить Джеку. Чуть позже она гладила его по голове, изо всех сил стараясь тоже почувствовать грусть, которая читалась на лице мужа. Однако ничего не чувствовала. Они сидели на диване до самого вечера; свет за окнами гостиной померк, и эти черные стеклянные лица в обрамлении незанавешенных штор то ли смотрели в комнату, то ли отвернулись.

Свадьба состоялась годом позже. Салли запомнила длинные коридоры ратуши с серыми, выложенными плиткой полами и рядами скамеек из темного дерева, на которых пары дожидались своей очереди. Через четыре года в палате с мятно-зелеными стенами родилась Люси. Все, что осталось у Салли в памяти, – беспредельная радость на лице Джека, когда он впервые взял ребенка на руки, и собственный страх, когда муж вернул младенца ей.

Время промелькнуло – и вот Люси уже делает первые шаги по кухонному линолеуму, произносит первые слова: «Папа, нет!» – когда они пытаются оставить ее с няней. А потом руководство космической программы пригласило Салли на курсы подготовки астронавтов. В тот день, оставив Джека и пятилетнюю Люси, она отправилась в Хьюстон.