Искупление - Канаэ Минато

с широко открытыми глазами, какая-то жидкость капала у нее изо рта и с носа. Мы звали ее, но она молчала.

«Она умерла, – подумала я. – Случилось что-то ужасное». Наверное, сработал условный рефлекс: я стала быстро давать указания остальным девочкам, кому что делать. Акико и Юке, умевшим быстро бегать, велела бежать к Эмили домой и в местный полицейский участок. Саэ, которая была самая тихая из нас, я сказала остаться там, рядом с телом. Сама же пообещала найти учителей и рассказать о том, что случилось. Никто не возражал, поэтому, оставив Саэ, мы все побежали кто куда.

Вы не думаете, что мы проявили храбрость? Нам было всего по десять лет, мы нашли тело подружки, и все, без криков и слез, стали что-то делать.

По крайней мере три мои подруги точно были отважными, как мне кажется.

* * *

Тем, кто отправился к родителям Эмили и в полицию, было удобнее пройти через черный ход; выйдя с территории бассейна, они пересекли школьную площадку и побежали к калитке за спортзалом. Я же в одиночестве направилась к школьным зданиям. Их было два, они стояли рядом. Одно, обращенное к площадке, называлось «корпус 2», а то, что стояло лицом к главному входу, – «корпус 1». Учительская находилась на первом этаже корпуса 1.

Люди часто ошибочно полагают, что учителя летом не работают. Это не так. Во время детских каникул все учителя приходят в школу как обычно, к восьми, и находятся там до пяти. Как и в обычных фирмах, у них есть оплаченный отпуск в этот период и выходные дни во время Обона. Поэтому даже во время каникул в учительской должен кто-то находиться, по крайней мере в будни. Но, как я уже говорила, убийство произошло четырнадцатого августа, как раз посредине празднования Обона. Все учителя отдыхали. Утром кто-то мог бы случайно оказаться в школе, но было уже позже шести.

Я подбежала к первому корпусу, но все его пять дверей были заперты, включая и главный вход. Даже не вставая на цыпочки, я видела через щелку между шторами в окне, что внутри нет никого.

Меня охватил ужас. Мужчина, убивший Эмили, мог находиться в школе один. Он прятался где-то поблизости? Чтобы схватить меня и сделать следующей жертвой?.. Прежде чем я успела обо всем этом подумать, я уже вихрем неслась прочь, через главные ворота, и добежала до дома без остановок. Ворвавшись в дом, я, не замедляя темпа, скинула обувь, заскочила в свою комнату, захлопнула за собой дверь, задернула шторы на окне. Забралась в кровать, натянула на себя покрывало и, дрожа всем телом, думала об одном: страшно, страшно, страшно!

Спустя какое-то время в комнату вбежала мама.

– Вот ты где! – воскликнула она и стянула с меня покрывало. – Что такое случилось?

Когда я вернулась домой, мама была в магазине. Услышав, что в начальной школе произошло что-то ужасное, она сразу побежала меня искать. Не найдя, вернулась домой, чтобы поговорить с отцом. Но увидела мои брошенные кое-как у входа туфли – и зашла ко мне в комнату.

Заливаясь слезами, я рассказала ей, что случилось, что Эмили мертвая лежит в раздевалке в бассейне.

– Почему ты никому ничего не сказала, а стала прятаться под покрывалом? – осуждающе спросила мама.

«Потому что я очень испугалась», – хотела сказать я – и тут вспомнила про остальных девочек.

Считалось, что я надежная и уравновешенная. Если я так себя чувствую, что же происходит с остальными? Мама сказала, что узнала о несчастье от мамы Акико. Акико в сопровождении старшего брата пришла домой и объявила ей:

– Что-то ужасное случилось с Эмили в бассейне.

Ее мама уже собиралась идти проверять, что же там произошло, в этот момент встретилась с моей, и они пошли к школе вместе. По дороге увидели, как мать Саэ несет ее на спине домой.

Как говорила мама, у бассейна они обнаружили мать Эмили, местного полицейского и Юку, которая, хоть и слегка замкнута по натуре, смогла четко рассказать обо всем.

– А что делала ты? – не успокаивалась моя мать. – На тебя все всегда рассчитывают, а уж особенно в таких обстоятельствах… Почему ты пряталась тут? Это позор! Позор, позор… – повторяла она и шлепала меня при этом по спине и по голове.

– Прости! – всхлипывала я, не совсем понимая при этом, перед кем и за что извиняюсь.

Думаю, вы нарисовали себе картину происшедшего. Я единственная убежала, а остальные девочки сделали то, чего от них и ожидали. Вероятно, я очень боялась сказать маме Эмили, что ее дочь умерла, объяснять все полицейскому, немногословному человеку с пугающим выражением лица. Но остаться с мертвой Эмили – это, скорее всего, было самое страшное.

Теперь я знала, что я трусиха. Убийство лишило меня не только уверенности в себе, но и чего-то еще, очень важного.

Я не понимала, зачем мне жить.

В полиции меня допрашивали одну, но чаще на допрос вели всех нас четверых вместе – или в присутствии родителей или учителей. Откуда пришел мужчина, с какой стороны? Его первые слова? Какая на нем была одежда? Какого он сложения? Черты лица? Напоминал ли он внешне каких-нибудь известных артистов?

Я изо всех сил старалась вспомнить день убийства и правильно ответить на все вопросы, чтобы избавиться от чувства вины, которое я постоянно испытывала из-за своего побега. Мама, присутствовавшая на допросах, постоянно толкала меня в спину, как бы заставляя меня говорить за других девочек.

Я была в шоке, когда услышала их показания. Они отвечали совсем не так, как я.

– На мужчине была серая рабочая одежда.

– Нет, не серая, зеленоватая.

– У него были вроде узкие глаза.

– Хм, нет, не были они такими уж узкими.

– У него было доброе лицо.

– Ничего подобного; ты так подумала, потому что он обещал нам купить мороженое.

Примерно так. Даже после того как Эмили превратилась в лидера нашей компании, трое других никогда не оспаривали мое мнение. Но сейчас в их глазах читалось: «О чем ты говоришь?» И они опровергали все мои слова. Более того, притом что не соглашались со всем, что я говорила, они настаивали, что не помнят его лица. Они не помнили его лицо, но были совершенно уверены, что мои воспоминания ошибочны.

Вероятно, все они знали, что я единственная сбежала после того, как мы нашли Эмили. Никто не обвинял меня в лицо, но я знаю, что в душе они сердились и презирали меня. «Ты всегда ведешь себя как взрослая, – думали они, – но оказалась самой большой трусихой из всех. Поэтому сиди тихо».

Если б дело было только в этом, мне не надо было мучиться чувством вины, хотя я испытывала ужасный стыд. Я же правда попыталась попасть в учительскую. Самым моим большим грехом было не то, что я убежала.

Я совершила ужасный грех и сегодня впервые сознаюсь в нем.

Я помнила лицо убийцы, но не призналась в этом.

Я была поражена, когда увидела, как остальные девочки уверяют, что не могут вспомнить самое главное – лицо этого мужчины. Притом что они уверяли, что четко помнят всё с того момента, как он к нам обратился, и до того, как мы нашли Эмили. Как можно помнить все детали, кроме лица этого человека? Я не могла это понять, злилась оттого, что я говорила правду, а они со мной спорили. Я даже хотела сказать им об этом. Из нас четверых, казалось мне, я была лучшей ученицей – и в душе высмеивала их, как идиоток. Но думать, что я оказалась гораздо трусливее, чем они…

Тут мне пришло в голову, что каждая из нас осталась наедине со своим заданием после убийства. Это гораздо страшнее, чем всем вместе обнаружить тело. Возможно, ужас стер из их сознания черты лица мужчины. Я же помнила его лицо, потому что я единственная, кто ничего не сделал.

Всех нас расспрашивали, что мы делали сразу после того, как нашли Эмили, и я ответила, что, поскольку никого не было в учительской, я решила пойти домой и рассказать о случившемся родителям. Я жила довольно далеко от школы, то есть надо было пройти мимо многих домов. В одном из них нам показывали французскую куклу. Я прошла мимо них прямо домой и, хотя мой отец и другие родственники были там, никому не сказала ни слова.

Если б я кому-нибудь