Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

И они приступали к следующему дому. И проходил день. И вновь наступала ночь. И Судейское Семя принимался за работу. Нужно было вернуть вынесенное прошлой ночью на свое место. Холодильник Селима – на кухню Селиму, посуду Идриса в руки Идрису. Чтобы Бельвиль вновь стал Бельвилем. И да будет Ла-Эрс лишь помойкой Бельвиля, во веки веков.

* * *

Да. Клянусь тебе, что все именно так и происходит.

Прежде чем отправиться на дело, Шестьсу и Судейское Семя приходят ужинать в бывшую скобяную лавку, которая служит нам домом.

Шестьсу всегда ест молча, рубашка у этого работяги застегнута на все пуговицы – и ворот, и манжеты. Иногда он приносит Кларе пленку:

– Тринадцать на восемнадцать, как обычно.

Клеман Судейское Семя все болтает, вместо того чтобы есть.

Он, который знал Шестьсу только с одной стороны, который видел в нем Эрика Кэмпбелла, злодея из фильмов Чарли Чаплина, с глазами навыкате и сдвинутыми хмурыми бровями, работает теперь бок о бок с Бильярдом Льюисом – отцом Туком из компании Робин Гуда в версии Дугласа Фэрбенкса.

Он знает массу полезных вещей, наше Судейское Семя, его семья об этом позаботилась, но настоящие знания он получает из кинематографа. Неизбывный фонтан метафор с целлулоидным напылением. Он сразил этим даже Сюзанну О’Голубые Глаза, ту, которую до сих пор еще узнают в автобусе, помня ее как «Мистера Кино» семидесятых!

Каждый вечер, когда наступает время укладываться спать, дети, сидя на своих двухъярусных кроватях в наскоро натянутых пижамах и шлепанцах, слушают как Судейское Семя живописует перед ними километры кинопленки, и, честное слово, они начинают видеть ушами! Смерть литературе, вот кто он, этот парень, его слова захватывают лучше любых широкоформатных картин. Кстати, не скажешь, чтобы и Кларе все это было неприятно, Кларе, моему маленькому фотографу, которая, кажется, впервые после смерти Сент-Ивера обратила внимание на мужчину. Она, пожалуй, не прочь и поубавить его пыл киномана, моя Кларинетта.

– Эррол Флинн в роли Робин Гуда, хорошо; а кто играл Ричарда Львиное Сердце? – спрашивает она.

– Уоллес Бери у Алена Дуэна и Ян Хантер у Майкла Кёртиса!

– А в версии Кена Аннакина?

– Аннакина не стоит и вспоминать! – бросает Клеман с тем решительным и безоговорочным превосходством, которое вырастает только на почве настоящей страсти к кино.

Любовь вначале никогда не бывает разборчивой, глотая первое, что попадется на язык. И эти первые разговоры влюбленных похожи на детский лепет. О чем бы они ни говорили, они все равно имеют в виду совсем другое. Любовь не соблюдает диет, она всеядна, и в то же время достаточно самой малости, ничтожной былинки, чтобы она насытилась. Разве не видели мы, как настоящая страсть рождается из разговоров, столь бедных протеинами, что она едва держится на своих слабых ножках.

Сейчас мы как раз присутствуем при этом влюбленном чириканье между Кларой и Клеманом.

Ни один из них пока еще не знает, о чем он, в сущности, говорит, но мама-то прекрасно понимает, что все, что выпархивает из уст Клемана – обращается ли он к Шестьсу, к Жереми, к Терезе, к Превосходному Джулиусу, к малышам или ко мне, – на самом деле относится к Кларе: разноцветные воздушные змеи, маленькие любовные послания, которые Клара схватывает на лету и бровью не ведет.

… которые Клара схватывает на лету…

Мама это знает, одобряет и ничего не говорит.

Мама, которая по-прежнему не притрагивается к еде.

Я ловлю взгляд Терезы.

Она отводит глаза.

Пастор, Пастор, что ты сделал с мамой?

Эй! Там! Ты меня слушаешь, нет? Ну соберись хоть немножко, господи ты боже мой! Перестань урчать в животе своей мамочки. Я же представляю тебе наше племя, будущих родственников, в конце концов! Чтобы ты знал, с кем придется иметь дело, когда ты наконец снизойдешь к нам. Чтобы ты потом не жаловался, что я тебя не предупреждал. Хватит одной Верден, которая дуется с утра до вечера, как будто ей подсунули не тех. У меня всего каких-нибудь восемь месяцев и осталось, чтобы успеть всех их описать, каждого… Или ты думаешь, что тридцати двух недель достаточно, чтобы обрисовать такие «разноплановые» (как любят выражаться на всяких конференциях) личности? И не мечтай! Я здесь маюсь уж побольше твоего и то не уверен, что хотя бы одного из них разглядел со всех сторон. Возьмем, к примеру, твоего дядю Жереми… или Малыша с его розовыми очками… или обоих сразу…

ЖЕРЕМИ И МАЛЫШ

Как-то вечером, перед ужином, твой дядя Жереми является в нашу комнату. Стучит (обычно он этого не делает). Ждет, пока его пригласят войти (что вообще ему не свойственно). Входит и ничего не говорит (это уж совсем что-то новенькое).

Тогда я спрашиваю:

– Да, Жереми?

А он:

– Бенжамен…

Я лежал, растянувшись на нашей койке, паря косточки над языком Джулиуса, который, устроившись у меня в ногах, спокойно созерцал твою маму: она сидела за рабочим столом, и золото ее волос переливалось в свете настольной лампы. Мысленно я уже перекатывал ее черты на твою кассету (кем бы ты ни родился, мальчиком или девочкой, очень надеюсь, что, собирая мозаику своего портрета, ты будешь слизывать с оригинала твоей мамы и оставишь без внимания мою палитру – я уже достаточно на себя насмотрелся, уволь).

– Что тебе, Жереми?

И тут я заподозрил подвох.

Как бы неподвижно он ни стоял (сослагательное наклонение; не беспокойся, я тебя научу, увидишь, как приятны для слуха эти плавные сочетания…) итак, как бы неподвижно он ни стоял, внутри у Жереми все кипело. В который раз этот господин попался на собственный крючок. Я прекрасно знал это его выражение. Обычно оно предваряло какую-нибудь несусветную чушь.

– Бен, тут такое дело…

Именно, то самое.

– Не знаю, как и сказать тебе.

Жюли отложила ручку и встала из-за стола. Она посмотрела на Джулиуса и указала ему на дверь:

– Мужской разговор, это не для собак, Джулиус. Нужно соблюдать строгую конфиденциальность.

И они оставили нас совсем одних.

– Итак?

– Хочу задать тебе один вопрос.

– То есть ты полагаешь, что я смогу дать тебе ответ. Настоящий педагог должен этим гордиться.

– Перестань издеваться, Бен, мне и так трудно.

– Всем когда-то бывает трудно, Жереми.

(Обожаю подобные сентенции: никакой полезной информации, зато согревают душу тому, кто их высказывает. Я поделюсь с тобой парочкой, когда ты придешь ко мне со своими проблемами. Сам убедишься, как мне сразу полегчает.)

Жереми как нельзя более внимательно разглядывал свои штиблеты.

– Бен, расскажи, как это делают.