Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

* * *

Тишина…

О наши прекрасные ночи без слов и без сна… О безмятежное бдение, сколько раз мы предавались ему, с тех пор как узнали друг друга… Сон разделяет влюбленных…

Наконец я сказал:

– Неплохо.

– Правда ведь? Для такой пигалицы, какой я тогда была, вполне…

– И что тебе поставили?

– Оставили на четыре часа после уроков, вот что. В конечном счете, не так уж далеко он ушел от своего времени, этот наш препод. Зато старый Иов остался доволен!

Старый Иов смеялся до слез над ее сочинением. А потом как зальется в три ручья, вот так, без предупреждения. Он крепко обнял Жюли, и слезы градом катились у него из глаз. Она знала, что он очень впечатлительный, как всякий настоящий ненавистник серийного производства, и все-таки была несколько удивлена.

– Что-то не так, Иов?

– Напротив, все отлично, я только что нашел себе наследницу.

* * *

– А что Барнабе?

Был ведь еще и Барнабе, сын Маттиаса и внук Иова. Он меня весьма интересовал, этот Барнабе.

– Вы же были в одном пансионе?

– Только спали в разных комнатах.

– И что это был за Барнабе такой? Просто-напросто друг детства, с которым они вместе росли, который был ей как брат, как какой-нибудь кузен, один из тех дальних родственников, о которых говорят, нечаянно обнаружив в семейном альбоме старый фотоснимок тридцатилетней давности: «Смотри, а это – Барнабе!» Если только не забывать, что Барнабе никогда не фотографировался.

– Как это?

– Очень просто: как только он смог выразить свою волю, если не словами, то хотя бы жестами, он категорически воспротивился, чтобы его снимали. Ненавидел фотографию, как какой-то дикарь.

– А причина?

– Лютая ненависть к старому Иову, решительное неприятие этого мира пленочного серпантина. Он яростно сопротивлялся всему, что было связано с личностью его деда. Еще тот чудак, наш Барнабе.

Пока Иов и Лизль корпели над своим Уникальным Фильмом, Барнабе изничтожал свои детские фотографии.

– С точки зрения семейной иконографии, Барнабе – это чистый лист в альбоме. Ни одного снимка.

– Полная противоположность кинематографу?

– Абсолютное его отрицание.

У Жюли с Барнабе была одна своя игра. Когда они с Жюли ходили в кино, в Гренобле, Барнабе никогда не входил в кинозал. Он оставался в холле, где рассматривал, вывешенные там кадры из фильмов; потом по этим обрывкам он пересказывал содержание фильма, который крутили в зале.

– Как это?

– Очень просто. Показываешь Барнабе десяток кадров из любого фильма, все равно в каком порядке, и он у тебя на глазах восстанавливает историю: начало, развитие сюжета и развязка, в точной последовательности. Доходило до того, что он даже угадывал, каким было музыкальное сопровождение в самые ответственные моменты фильма.

Исключительный дар, который украшал их серые будни. Приятели не верили им. Тогда Жюли заключала пари, поднимала ставки. Барнабе показывали ряд фотокадров, потом шли в кино – проверить. Барнабе и Жюли всегда выигрывали, прикарманивая денежки.

– Он копил на свои причиндалы спелеолога.

Потому что, когда наступало лето, и вся Франция вылезала пузом кверху на солнышко, Барнабе, напротив, как крот забирался под землю, в пещеры Веркора, панически избегая всякого загара и выгорания и преследуя свой идеал бледности. Возвращаясь с летних каникул, он был прозрачным, как саламандра. Сквозь него смотреть можно было.

– Ты тоже спускалась вместе с ним в гроты? Вопрос серьезный.

– Да, и без фонаря к тому же! Это была его причуда: Барнабе очень гордился тем, что может передвигаться в полной темноте. Стереть всякую форму. Конечно, я спускалась с ним в гроты, как же иначе! Это целая история, мои каникулы. Если я не сидела перед экраном вместе со старым Иовом, значит, плутала в кромешной тьме в компании Барнабе.

Барнабе и Жюли, обоим по пятнадцать, и в полной темноте.

– Он снял твою вишенку?

Это вырвалось само собой. И выражение-то не мое. Так утонченно высказался Жереми в тот вечер, когда Клара покинула нас ради объятий Кларанса.

Жюли рассмеялась.

– Можно сказать и так. Однако, следуя исторической правде, должна признаться, что, скорее, это я заставила раскрыться его бутон.

Задал вопрос – не жалуйся на ответ.

Мы молчим.

– Ну что ты надулся, Бенжамен. Успокойся: там было совершенно темно, он никогда не видел меня голой!

Именно это меня и гложет. Оказаться в полной темноте, держать в объятьях твою мать, нагую, и не уступить соблазну чиркнуть спичкой… если хочешь мое мнение: с ним, похоже, не все так гладко с этим Барнабе…

Итак, все племя перекочевало в «Зебру». Мы с Жюли, как и прежде, пребывали наверху, в своем гнездышке, а мама осталась внизу, совсем одна в опустевшей скобяной лавке – нашем доме. Сменяя друг друга, мы приходили к ней каждый по очереди в надежде уговорить ее хоть немного поесть. Бесплодные сеансы немого утешения, которые Жереми называл нашей «печальной порукой». Мама предпочитала нашему обществу свое одиночество. Она благословляла эту несчастную «Зебру», которая дала ей возможность уйти в себя, в переживания о порушенной любви.

– Уверяю тебя, Бенжамен, мне так даже лучше. И потом, посмотри, как довольны дети, им так нравится театр!

Дело в том, что Жереми превратил этот переезд в целое событие: ни дать ни взять знаменитая труппа отправляется в мировое турне, Мольер со своим гаремом, компания капитана Фракасса в полном составе… Я уже видел, как они запрягают тощих кляч в раздолбанные повозки и отправляются в путь, облачившись в истертые плащи и шляпы с перьями. Мне уже слышался стук колес по булыжникам мостовой на заре. Клара посмеивалась над ними, но сама тоже не упустила такой счастливой и, главное, вполне пристойной возможности быть поближе к Клеману. С Это-Ангелом на коленях и с Верден, намертво вцепившейся в ее подол, они втроем весьма удачно вписывались в сюжет. Тереза была неподражаема в своем суровом порицании, и удрученные взгляды Превосходного Джулиуса лишь подтверждали ее правоту; какая мука для них обоих следовать за этой бандой безбожников!

Жереми даже разыграл перед нами душещипательную сцену прощания, это при том, что «Зебра» в каких-нибудь шестистах двадцати четырех метрах от нашего дома!

Сюзанна веселилась от души.

– Не знаю, что выйдет у Жереми с пьесой, но это, этот семейный исход я не хотела бы пропустить ни за что на свете!

Единственный, кто держался реальности, был Малыш.

– Мы – армия. Мы идем защищать «Зебру»!