Наше неушедшее время - Аполлон Борисович Давидсон

Жалели, что академик больше не будет читать нам лекции. А потом узнали о том, что он говорил своим ученикам, что ноги его в нашем университете больше не будет. Однако если сами студенты его попросят, то он придет.

Тогда мы, группа студентов, которым его лекции нравились, собрались и решили: кому-то из нас поручим пойти к нему и попросить, чтобы он пришел. Выбор пал на меня.

С этой нашей просьбой я пришел к нему домой. Тарле сказал:

– У меня недавно были рабочие с Путиловского завода. Тоже просили прочитать лекцию о международном положении. Я их спросил: «А что, у вас своих лекторов нет?». Они ответили: «Но они лишь повторяют то, что мы читали в газетах».

Тут Тарле и сказал мне:

– Разве можно говорить о международном положении, если ты не знаешь свежих западноевропейских газет?

Я знал тогдашнее указание «сверху»: лектор имеет право использовать только советскую печать. Даже венгерскую, польскую или других «стран народной демократии» – нельзя. Думаю, что Тарле, конечно, знал эти указания. А сказал так, чтобы дать урок студенту, чтобы понимал, как нужно судить о международном положении.

На нашу просьбу прийти и выступить он согласился. Я сообщил об этом в ректорат, и они разрешили. Не смогли запретить академику Тарле прочитать доклад по просьбе студентов.

Актовый зал университета переполнился желающими его послушать!

Путешествия студентов в те годы

Но молодость есть молодость. Хотелось радостного, веселого. Находили что-то радостное даже в строго принудительных майских и ноябрьских демонстрациях. Что уж говорить о действительно забавных событиях?

В Политехническом институте преподаватели организовали шуточный клуб – «Клуб рахитов». Собирались там те, кто любил спорт и туризм. Времени на это у них не было, но хоть поговорить…

Как раз тогда власти создали Общество по распространению политических и научных знаний. В нем были действительные члены и члены-соревнователи.

Так вот в «Клубе рахитов» – свои «действительные рахиты» и «рахиты-прихлебатели». Защищались и «диссертации». Например: «Методы торможения на лыжах». Диапозитив: «Торможение тыком» (головой в сугроб), «дубом» (влетает в дерево), «плугом» (падать враскорячку). Кончилось тем, что президента этого шуточного клуба, известного академика, вызвали в горком партии и объяснили:

– У нас есть спортивные общества – «Буревестник» и другие, вот и вступайте туда. А насмехаться над советским спортом мы вам не позволим.

Рассказывали, что в другом техническом институте в мужском туалете над писсуаром, который был больше других, появляется надпись «Писсуар имени…» – и имя нелюбимой замдеканши. Надпись стирали, она появлялась снова…

У нас веселья было меньше. Хотя…

В нашей группе учился Женя Лабазанов. По-русски он говорил не очень хорошо, поэтому лекции записывал очень старательно. Ходил слух, что во время войны он в своей роте был осведомителем. (Уверен, что это неправда: парень он был хороший.) Как-то наша преподавательница английского долго разносила нас за лень и плохие знания. Увидев, что он пишет:

– Лабазанов, я уже давно ничего не объясняю. Что Вы все время записываете?

– А я всё записываю, всё!

Мы покатились со смеху.

* * *

Студентом, как и старшеклассником, я не мог и мечтать ни о каких поездках. Крохотная зарплата мамы и моя стипендия – куда поедешь? Это, конечно, только разжигало желание.

Повидать что-то за пределами Ленинграда могли лишь на стройке колхозной электростанции, куда нас, студентов, посылали, как считалось, добровольно. И на военных лагерных сборах.

Мы строили колхозную электростанцию в Ефимовском районе, кажется, в самой отдаленной части Ленинградской области, возле сел Михалево и Пожарищи. Делали самую простую, но и самую тяжелую физическую работу: рыли котлован. Работали до изнеможения под палящим июльским солнцем, с утра до вечера. Бывало, по двенадцать часов. Но с задором – молодые были, сил и энергии много.

Делалось все непродуманно, без четкого плана. По временам приходил прораб, чистенько одетый, можно даже сказать, элегантный. Посмотрит сверху, как мы возимся с тачками и лопатами на дне котлована, и молча уходит. Кто-то из наших догонял и спрашивал:

– Может что-то не так?

Он снисходительно бросал в ответ:

– Да все не так.

За работу нам не платили. Считалось, что районное начальство делает одолжение – кормит.

Потом, как-то зимой, послали меня в те места читать колхозникам лекции о международном положении. Я разговорился с председателем сельсовета. Он признался:

– Да какая нам была польза от вас? Работу этой электростанции ведь рассчитали на такой уровень воды, какой у нас бывает раз в несколько лет.

Уставали. Особенно девочки. Не по ним была эта работа.

В 1950 году, помню, вышли мы из поезда и стали искать грузовики, которые повезут нас на стройплощадку. А нам:

– Какие грузовики? С песнями!

Дошли. И действительно пели. По утрам, по дороге к котловану, девочки запевали песню польских солдат:

Чье-то сердце загрустило,

Знать, любить оно хотело…

Выматывались так, что едва доползали до заброшенной церкви. Спали там вповалку.

* * *

Два раза, после второго курса и четвертого, – военные лагеря. На Карельском перешейке, возле заброшенной линии Маннергейма. Меня в лагерях выучили на пулеметчика. Может, и полезная профессия, но, к счастью, не пригодилась.

Студенческий батальон… Офицеры и солдаты относились к нам вполне сносно. Слова «дедовщина» тогда не знали. Среди нас были студенты, что прошли войну солдатами. Но и они высокомерия не проявляли. Старшину нам дали по фамилии Свечкарь. При первой же встрече он нам объяснил:

– Что вы понимаете в жизни, скуденты? Меня вот на побывку домой на двенадцать ден пустили, тринадцать девок спортил.

Ничего прямо худого он нам не делал. Но все-таки за наглость, хамоватость юристы (был у нас взвод с юрфака) устроили ему «темную».

Надо было нас и политически подковывать – как же без этого? Шла тогда, в начале пятидесятого, шумная кампания сбора подписей под Стокгольмским воззванием борьбы за мир. На лекции полковник (считался самым подкованным в дивизии) просветил нас:

– Есть такая маленькая страна, у нее еще три названия: Таи, Сиям и Талейран. Так вот даже там развернулась кампания борьбы за мир!

На марше пели, зачастую то, что нам велели.

Стройной колонной

Рота идет,

Красное знамя

Гордо несет.

К мировой победе —

Смелее в бой!

Береги честь границ,

Советский часовой![65]

И не задумывались: какая граница, если к мировой победе!?

Песни о дальних странах. Никто из нас нигде не бывал. Но пели:

Он изъездил заморские страны,

Совершая свой