В любви и на войне - Лиз Тренау

Элис уже бывала здесь однажды, тем летом, шесть лет назад, но тогда здесь, на песке, устраивали семейные пикники, дети сидели под зонтиками, старики в шезлонгах читали газеты, юноши и девушки играли в пляжный теннис, а у кромки воды выстраивались причудливые плетеные фургончики на колесах, называемые купальными машинами, из которых люди по лесенкам спускались в прохладное серое море. Вдоль набережной выстроились отели, террасы кафе затеняли яркие полосатые навесы. Здесь можно было скоротать несколько часов, попивая кофе с кремовыми пирожными, лакомясь восхитительным ванильным мороженым и наблюдая за жизнью, кипящей вокруг.

Все это осталось в прошлом.

Издали казалось, что набережная вдоль берега моря почти не пострадала. Но теперь они разглядели, что многие здания были заброшены, повсюду в стенах зияли дыры от снарядов. Старое помпезное здание казино, некогда жемчужина набережной с его изогнутым фасадом и высокими арочными окнами, было почти разрушено.

– Надо же! Похоже на город-призрак, – прошептала Элис.

* * *

Их отель, серое, мрачное здание на боковой улочке недалеко от набережной, к счастью, оказался неповрежденным, но вестибюль, устланный коричневым ковром и заполненный тяжелой, вычурной мебелью, не вселял оптимизма.

Наверху, в своем номере, Элис расплатилась с посыльным и огляделась. Две комнаты были достаточно большими и выходили окнами на улицу, обсаженную платанами, но на этом достоинства номера заканчивались. Воздух стоял затхлый и тяжелый, обивка и занавески выцвели и потерлись. В темной спальне почти все место занимал огромный резной деревянный гардероб. В углу непрестанно капала вода из крана, оставляя коричневую дорожку на стенке щербатой раковины.

– Я думала, это будет первоклассный отель, – ошеломленно пробормотала Элис.

После ужина майор Уилсон собрал их всех в вестибюле, как он выразился, «на брифинг». Элис впервые имела возможность хорошо рассмотреть остальных членов группы. Все выглядели усталыми и встревоженными. Кроме нее и Руби, большинство из них были среднего возраста, за исключением молодого человека чуть старше двадцати, с черной повязкой на глазу и уродливым шрамом через всю щеку, который, как они заметили, за ужином сидел в одиночестве.

Пока они ждали нескольких опоздавших, Элис поймала его взгляд и постаралась улыбнуться в ответ как можно дружелюбнее. Ей было жаль беднягу, он казался таким подавленным! Как трагично, что такой молодой человек, который, вероятно, был раньше довольно привлекательным, так изуродован. Он поднял голову – что-то за ее спиной привлекло его внимание: появившаяся там молодая женщина смущенно извинилась за опоздание. Она заняла место рядом с мужчиной с повязкой на глазу, и тот заботливо наклонился к ней и что-то зашептал. Должно быть, это его жена. Слава богу, у него есть кто-то, кто будет любить его, невзирая на его уродство. Новоприбывшая была миниатюрной и хорошенькой, с волнистыми, до плеч, волосами цвета имбирного эля (Элис вспомнила, как ее мама однажды называла этот цвет «клубничный блонд») и веснушками, усеивающими ее нос и щеки. Но кожа молодой женщины была настолько бледной, что даже не верилось, что под ней проходят кровеносные сосуды.

Майор Уилсон стал перед ними, расправив плечи, окинул всех острым взглядом, словно собирался провести осмотр личного состава.

– Добро пожаловать, – начал он. – Надеюсь, вам понравился ужин и ваши комнаты достаточно удобны?

Присутствующие одобрительно зашумели, а Элис промолчала.

– Как вы, наверное, заметили, когда мы приехали, – продолжал майор, – Остенде сильно пострадал в боях, и я надеюсь, вы поймете, что с размещением в гостиницах здесь пока довольно трудно, поэтому, пожалуйста, с пониманием отнеситесь к незначительным недостаткам в обеспечении продуктами питания. Я уверен, что вы устали с дороги, поэтому не стану задерживать вас сегодня вечером с лишними подробностями о нашем маршруте на ближайшие дни. Завтра мы уезжаем в Ипр и на поля сражений. Ровно в девять, пожалуйста. Погода установилась ясная, но на всякий случай захватите с собой дождевики и прочную обувь. Мы будем делать привалы, останавливаться на обед и вернемся в отель под вечер, так что вы успеете переодеться к ужину. Вы все, конечно, знаете, что это не туристическая поездка и вы – не простые туристы. Некоторые места, которые мы будем посещать, могут расстроить вас. Заверяю вас, я всегда буду рядом, чтобы помочь, поддержать и ответить на все ваши вопросы. Считайте себя паломниками, которые прибыли сюда, чтобы почтить память наших солдат и несчастных граждан этой многострадальной земли. Наш долг – отдать дань памяти, и я уверен, вы с уважением отнесетесь к увиденному. – Он окинул взглядом комнату. – Вопросы есть?

Марте снилась еда: мягкий сладкий хлеб из сдобного теста, замешанного на настоящей белой муке, а не сухой, безвкусный военный хлеб, в который добавляли труху и опилки. В ее сне хлеб с блестящей корочкой, который только-только достали из духовки, источал такой аромат, что рот наполнялся слюной. Пахло и еще кое-чем: кофе на плите. Не какой-нибудь ячменный эрзац, а приличный кофе. А на столе стоял кувшин цельного молока – свежего-свежего с фермы ее деверя, от коров, которых когда-то она знала поименно. Она чувствовала рядом с собой своего мужа Карла, а напротив видела улыбающихся двоих сыновей, Генриха и малыша Отто.

– Ложитесь спать, мальчики, – говорит она.

Но вот чья-то рука потрясла ее за плечо, и реальность снова нахлынула на нее, принося знакомую боль утраты, голод и отчаяние. У нее больше нет той семьи, какую она знала раньше, нет сдобного хлеба, нет кофе, нет уютного огонька свечей на столе.

– Мама, я хочу в туалет, – прошептал Отто.

– А потерпеть ты не можешь?

– Нет, мне очень хочется.

Их заперли в маленькой камере без окон, которую освещала одна тусклая лампочка. Не больше трех квадратных метров, с тяжелым запахом застоялого табачного дыма и сырого бетона. Из мебели – только грубая деревянная скамья, на которой она, много часов промаявшись, забылась наконец беспокойным сном.

Поезд прибыл на бельгийскую границу около шести вечера. Чтобы пересесть на другой поезд и добраться до Ипра, понадобится еще два часа, и она рассчитывала, что у нее будет достаточно времени, чтобы найти жилье, поужинать и договориться о посещении кладбища на следующий день.

Но, похоже, никто не сообщил пограничникам о Версальском договоре и возобновлении свободы передвижения. Как только Марта и Отто показали свои немецкие паспорта, их грубо препроводили к бетонному зданию, окруженному колючей проволокой, которое охраняли вооруженные люди. Там, как им сказали, придется подождать, пока их не опросит начальник пограничной службы, прежде чем выдать пропуска в Бельгию. Их привели в эту каморку и сказали ждать. В замке щелкнул ключ.

– Мам, мы в тюрьме? – тихо спросил Отто.

Пережив суровые годы войны, он научился скрывать свои эмоции. Но мать сердцем чувствовала, угадывая по малейшим признакам, как сильно мальчик страдает в душе. В такие моменты он по-прежнему тянулся к ней за утешением. Он видел ужасы войны, пережил все ее тяготы, которым не должен быть подвергнут ни один ребенок, и поэтому испытывал особый ужас перед людьми в военной форме.