В любви и на войне - Лиз Тренау

Она также знала, что Карл и сам глубоко страдал от чувства вины. Конечно, он был слишком стар, чтобы идти на фронт, к тому же у него было больное колено, но многие другие мужчины его возраста записались добровольцами. Они с Мартой и со многими из их друзей с ужасом наблюдали, как страна неумолимо приближается к войне. В их глазах убийство австрийского эрцгерцога было лишь надуманным предлогом для тех, кто подстрекал правительство к войне.

Да, их армия была мощной, хорошо оснащенной и отлично обученной. И вплоть до последних месяцев немецким войскам, казалось, каким-то чудом удается удерживать свои позиции. Теперь же все удивлялись, как Германия могла верить, что сможет тягаться с объединенными силами России, Франции и Великобритании. И кто мог представить себе масштабы потерь, лишений и голода, которые эта война принесла обычным людям?

Даже зная все это, Марта подозревала, что Карл наверняка корил себя за то, что его сын погиб на поле боя во Фландрии, в то время как сам он оставался дома.

Она знала, что смерть Генриха сильно потрясла Отто. Но, по крайней мере, мальчика утешала мысль, что старший брат погиб героем, защищая великую немецкую республику. Однако то, что незадолго до объявления мира умер отец, стало для него почти невыносимым бременем.

Война отняла у мальчика детство, и даже теперь, помимо того, что ему приходилось справляться с обычными проблемами двенадцатилетнего подростка – прыщи, которые покрывали его лицо, с недавних пор неожиданно удлинившиеся конечности, которые как будто обладали собственным разумом, – в воздухе постоянно витал страх насилия.

Толпы безработных, голодных ветеранов войны наводнили улицы Берлина, ожесточившись оттого, что кайзер не смог выполнить обещание создать «страну, достойную героев». Иногда случались столкновения с демонстрациями коммунистов, которые провозглашали утопию, которую они называли большевизмом. Вдоль тротуаров выстраивались очереди попрошаек за продовольствием, среди которых нередко можно было встретить обычных людей, обезумевших от горя и голода.

Не далее как месяц назад в трамвае напротив Марты сидела женщина, которая вслух пересчитывала свои растопыренные пальцы: eins, zwei, drei, vier, fünf и снова один, два, три, четыре, пять. Когда остальные пассажиры начали улыбаться, смущенные ее эксцентричным поведением, мужчина, сидевший рядом с ней, сказал: «Не смейтесь над моей сестрой, дамы и господа! Я везу ее в психиатрическую лечебницу. Она лишилась рассудка, потому что потеряла пятерых сыновей, все они погибли в боях».

Временами Марте казалось, что она и сама тоже сходит с ума. Она сильно оголодала с тех пор, как британцы решили выиграть войну с помощью своей «голодной блокады». Даже мирный договор ничего не изменил. Фермеры продолжали придерживать еду, и только богатые могли позволить себе платить грабительские цены, которые бесконечно росли, по мере того как немецкая марка все больше обесценивалась, постепенно становясь бесполезной. Как ни любила она свое Отечество, в настоящий момент жить здесь было невозможно. Она пыталась заглянуть в будущее, но видела лишь унылую безнадежность. Частный женский колледж, где она работала по совместительству учительницей французского языка, закрыли во время войны и больше уже никогда не открывали. Изучение языка противника едва ли стояло в списке приоритетов и вряд ли появится в этом списке в обозримом будущем.

Отто – это все, что у нее осталось в этом мире, не считая нескольких двоюродных братьев, разбросанных по всей стране, с которыми она никогда не была близка. Ее родители давно умерли, а родной брат уехал с женой в Америку еще в 1910-м. Он преуспел там, работая в инженерной фирме в Чикаго, и уговаривал ее с Карлом переехать к ним. «Мы приедем позже, – обещали они с мужем, – после того как мальчики окончат школу и колледж».

Потом, когда объявили войну, переписка оборвалась. Марту глубоко огорчало, что страна, принявшая ее брата, выступила против ее Родины, и именно мощь и богатство Америки принесли Германии ужасное поражение. С момента объявления перемирия она не получила ответа ни на одно свое письмо. Но она продолжала жадно ждать новостей от брата, хотела удостовериться, что у него все хорошо.

Только забота о благополучии Отто заставляла ее каждый день вставать с постели. Сын придавал смысл ее жизни. Несмотря на страх, их будущая поездка во Фландрию стала ее основной целью. Небольшого наследства, доставшегося ей от отца, вероятно, хватит, чтобы оплатить поездку, если они будут экономны. По крайней мере, тогда она сможет выполнить обещание, данное своему любимому Карлу, и, возможно, поможет Отто понять, за что погиб его брат, и навсегда сберечь память о нем.

* * *

Они услышали топот сапог. Звякнул ключ в замке, и она зажмурилась от резкого дневного света, когда дверь открылась и в каморку вошли трое мужчин в форме.

Следующие полчаса решат их судьбу: позволят ли им проехать на территорию Бельгии или отошлют назад в Берлин, и тогда все ее мечты превратятся в пепел.

Руби рухнула на мягкую широкую кровать, довольная, что наконец осталась одна.

У нее голова шла кругом. День оказался богат на новые впечатления – какофонию новых зрелищ, звуков и красок, которые она едва могла воспринять. Будто она примерила чужую личину. Та, прежняя Руби, наверняка осталась там, дома, в своей знакомой с детства спаленке, где на внутренней стороне двери висели юбка и блуза, тщательно выстиранные и отутюженные, подготовленные для завтрашнего рабочего дня.

А эта новая Руби, которая сначала добралась до Лондона, а затем пересекла море и приехала в этот разрушенный войной курортный городок, в этот старомодный отель с его странно официальным персоналом, с его накрахмаленными белыми салфетками и весьма скромным ужином, поданным, однако, с особой помпезностью, эта новая Руби привлекла внимание совершенно постороннего человека: американки, дерзкой, слишком прямолинейной и очень доброжелательной. И вот она здесь, эта другая Руби, с ее маленьким потрепанным чемоданчиком, в этом гулком, похожем на огромную пещеру номере, с мебелью из темного дерева и гобеленами на стенах, изображающими будоражащие воображение средневековые сцены сражений рыцарей с драконами.

Двуспальная кровать казалась огромной. Руби никогда не спала на таком огромном ложе – ну, кроме медового месяца. Она сменила положение, чтобы шее было удобнее. Странная подушка в форме сосиски, занимавшая всю ширину кровати, похоже, совсем не поддерживала голову, только шею.

Неужели она действительно здесь, в Бельгии, в стране, которую поехал защищать Берти, где он так отважно сражался и где почти наверняка погиб? Дома каждый сделанный ею шаг, каждое место, где она бывала, каждый съеденный кусок хлеба и каждый встречный человек напоминали ей о Берти. Они так много лет все делали вместе, что она не могла представить, как теперь жить без него, не ощущая его присутствия рядом с собой и днем, и ночью. Но только теперь она осознала, что, хотя Джон Уилсон сказал, что она приехала сюда, чтобы почтить память мужа, который принес себя в жертву, она почти не вспоминала о муже с тех пор, как покинула Дувр.