Семь видений богатыря Родиполка - Анастасия РУТТ

опустела да и прохудилась вовсе. Стала она совсем низенька, перекошенная, старая, почерневшая. Разобрал ту избу Всевласий да нову построил, богату, избу-терем. Она-то самая высокая в деревеньке, в одва яруса, с резными узорами вокруг оконцев да крепкими ставенками. Рядом узки, длинны сени, что к летней клети примыкают. А по другу сторону — сени с крыльцом, что прямо во двор широкий выходят. На крыльце том ступеньки новые светлые да перила узорчатые, но твердые, прочные. Двор тот большой, забором окружен с калиткою. Не высокий он, чтобы от людей не прятаться, но сильный, чтобы супротивников не подпустить к избе родовой. Но молодица Ханга в тот терем дух свой инородный, чудный внесла. От терема того, под земелькою, сделала проход долгий, что аж под самый далекий пригорок выходит, чтобы род свой уберечь да увести от врагов. А у выхода того, в проходе широком, холодную сладила, чтоб сберечься можно было да прожить там до месяца, а то и более.

От холодной летней клети огород большой тянулся, где всего полно было. Окромя всего, редьки, лука, свеклы, тыквы, посадили Ханга да Всевласий тонкое маленькое деревцо — яблоньку. Чтобы то деревце глаз радовало белым цветом да плоды приносило сладкие.

Стали жить они в той деревеньке смирно да тихо. Ханга другая была, не такая, как Всевласий. Думала она, что всем заправляет Саха — мать-прародительница. Она-то, Саха, мать великая: солнца, месяца, весны, лета, осени да зимы. Она — прародительница всего, что есть начало. И у нее есть сестра, судьбинушка Вихта или Макуча — как повернется, какою стороною, и всем заправляет она: и людьми, и временем. Возле судьбы-то Леть-река течет, красива она, полноводна, забирает с собой и уносит к роду своему, к умершим прародителям. Но нашли разные верования свое место в большой доброй избе — тереме Всевласия. Не было тут ни спору, ни ссоры, ни брани. В общей жизни то все годилось. А хозяйство вести лучше Ханги ни у кого не случалось. Потому как не только силой своей славилась она, но еще и ворожбой да кудесничеством. Выйдет она в чисто поле али в огород свой, землю-матушку погладит, пошепчет ей слова ласковые, приветные, добра ей пожелает. А земелька-матушка ее в ответ плодородием своим одарит. Да так одарит, что и на детей-сирот хватит да на мужиков безженых.

Только яблонька младая цвету не дает. Корнями за землю крепко держится да все глубже врастает. Листочки зеленые выпустит, нежные, младые, да стоит весне радуется. Обращалась к ней Ханга и ласковым словом, и теплою водицею поливала, но стоит то деревце — зеленеет, да все новые листья пускает. Через очетыре года зацвела яблонька пышным цветом. Покрылась белою шапкою пенной. А в конце лета плодоносить стала, наливные яблочки завиднелись. Увидала то Ханга, смутилась, зарделась. Мужу-то тихо шептала, что приплод у них будет — дитятки малые. Распустила молодица волосы свои огненные, да уж и заплетать не стала. Пышнела она, краса. В люту студену зиму мужа одарила, привела детей одвоих: девку да мальца. Их дитятки — словно те яблочки младые: белокожие, с кудрями огненными.

Оланка, девка синеокая, силы богатырской не имела, но подмечали все, что хитра была и умна. Оланка-то эта в отринадцать лет за витязя-богатыря инородного отдана была да уехала на землю Ханги-богатырши. Ханга более ее не видела, но все о ней знала да ведала. Ведала она, что у Оланки осьмеро детей-красавцев, да живут они в ладу да богатстве.

Сын же Ханги родился здоровым и сильным богатырем. Нарекли его именем странным, нерусским — Хартом. Радовал он своих родителей умом, силой и красотою. Был сам огненный, а глазами синь, как батюшка его — Всевласий. Силою Харт обладал богатырскою и сумел послужить земле русичей. Оженился он поздно, на красавице Путятишне Микулишне. Она красотой своею славилась, а отец ее Микула хоть и не был богатырем, но силою обладал могучей. Их дитятко, отец Родиполка, был опятым сыном Харта. Привела его Путятишна в сенях, без надобности. Десять дней не смотрела на сына Вертиполоха и отдала его бабке Ханге. Бабка сразу разглядела в нем силу богатырскую и оставила у себя в избе. Вместе с Всевласием воспитывала его, растила. Вертиполох стал звать Хангу матерью, а Путятишну — теткой. Вертиполох тот был сильный да бойкий.

— Шустряк-то, а не дитятко, — качая головой, жалилась бабка Ханга. А как смотрела на него, так и печалилась: все он шустрость свою да бойкость применить не может, места свого не найдет. Видно, то сказывалось, что мать его Путятишна без надобности привела его, без любви. Маялся так Вертиполох до одвенадцати лет, а после к князю решил ехать, силу свою показывать. Силен он был как молодец мужалый, смелый, резвый. Отпустила его бабка Ханга, чтобы место свое нашел в жизни да был без печали. Уехал он славы искать, у князя охранником быть. Отслужил одва добрых года самому главному князю Зигмуле Ясноглядовичу. А как возвращался в деревеньку свою, так Ханге яркий сон привиделся. Словно едет Вертиполох, сын названный, на диковинной сильной лошади, а рядом-то лошадка светла, а на ней девица горда, как сама Ханга по молодости.

Сбылся тот сон Ханговский: вернулся Вертиполох с женою-красою свуяныческой. Пригляделась ему тамошняя девица Люба очетырнадцати лет, дочь внеобручной купеческой дочери Василисы да княжеского сына Светослава. Василиса отдала Любу сразу, не спросив ее решения, потому как завет дал Светослав свой предсмертный — за великого богатыря ее отдать. Мать Любы нрава кроткого была, а дочь ее — упряма и своенравна, как сам Светослав. Приняла ее Ханга с почетом, нарядною. Но и Люба свое княжество скрыла да с поклоном в избу пришла, в самые ножки поклонилась Ханге да Всевласию.

Глядела прабабка Ханга на Вертиполоха, что славу сыскал как богатырь Славь, да наглядеться не могла. Хоть и не был ей сыном, но все ж мил был как родный. Стал он красив, как то солнце ясно — Ярило-батюшка. Огненный он — Ханговский. Волосы те до плеч развеваются, словно огонь горят. Лик его округлый, светлый, с челом белым. Но глаза — словно ель, иглы зеленые, темные, буравят, сверлят, испепеляют. Горесть в них, печаль, тоска… Нет теплоты в глазах тех, нет покою. Глаза-то его блеском холодным сверкают, не мило ему в избе Ханговской да с женою своею Любою. Не находит Вертиполох себе места в избе родной, все ему в бой надобно, силу свою показывать. А как стала жена его, Люба, на