Уинстон Черчилль. Власть воображения - Франсуа Керсоди

В конце октября явно измотанный Черчилль не знал, что ему делать: идти ли снова на поклон к Рузвельту, прося управы на Сталина, или обещать новые уступки Сталину, чтобы спасти хоть что-нибудь от надвигавшегося бедствия. Антикоммунистический фронт в Восточной Европе или сделка с дьяволом? «Он не мог решиться, – заметил сэр Чарлз Уилсон, – и порой оба политика перемежались в его сознании с быстротой, вносящей путаницу». В самом деле, ужасная дилемма. До этого у Черчилля была одна политика – победить Гитлера в тесном сотрудничестве с США и другими народами, преследовавшими ту же цель; подобно Клемансо, он ограничивался ведением войны, что существенно упрощало ему жизнь. Но теперь, когда до победы оставалось рукой подать, все невероятно осложнилось: что скажут народ, парламент, король и История, если получится так, что Уинстон Черчилль спас Европу от нацистских варваров лишь для того, чтобы отдать ее палачам Катыни и Варшавы[220]?

Именно этот вопрос встал тогда перед Министерством иностранных дел. Иден, смотря в будущее, не разделял взглядов премьер-министра, которые он считал слишком зашоренными событиями настоящего. Черчиллевская концепция нерушимого политического, экономического, дипломатического и душевного союза двух великих англоязычных наций, призванного гарантировать мир и процветание после войны, казалась ему слишком наивной и простецкой; события последних двух лет показали ему, что американцы под прикрытием идеалистских обещаний преследуют на деле ультраэгоистичную политику, которая может вовсе не совпадать с британскими интересами. К тому же Рузвельт дал понять, что утратит интерес к Европе, как только мир будет восстановлен; и кто тогда поможет Великобритании не допустить возрождения германского милитаризма и умерить аппетиты кремлевского людоеда? Таким оплотом мог стать только старый союзник Англии на континенте, тот, что так хорошо сражался в 1914 г. и так быстро сдался в 1940 г., – Франция, чье освобождение еще не завершилось, но где уже твердо установилась власть генерала де Голля.

Убедить генерала пригласить Черчилля на торжества 11 ноября[221]и уговорить Черчилля не отказываться от приглашения оказалось делом не из легких: и в улыбке вежливости два соратника по 1940 г. норовили показать друг другу зубы. Но по обе стороны Ла-Манша Иден, Дафф Купер, Мортон, МакМиллан, Дежан, Массильи и Бидо последовательно разрушат все препятствия. И вот 11 ноября 1944 г. можно было увидеть Черчилля, рядом с де Голлем спускавшегося от Триумфальной арки в открытой машине по Елисейским Полям под приветственные крики парижан. Дипломаты обеих стран надеялись на примирение двух политических лидеров, учитывая торжественность момента и энтузиазм населения; военные сомневались, что Черчилль вернется живым из своей поездки по восточной части Франции, где он часами следил за проходящими частями, несмотря на метель. Но ни жар угольков былой дружбы, ни холодок грядущей опасности не заставили премьер-министра отступить от намеченной линии: вне союза с американцами спасения нет; чем разделить с де Голлем первое место в Европе, он лучше останется одним из «Большой тройки» мировых лидеров, пусть даже в роли придворного при двух других. Не умея притворяться, он без обиняков выложил все генералу: «У американцев огромные ресурсы. Они никогда не умели ими правильно распорядиться. Я постараюсь наставить их на правильный путь, не забывая, естественно, про интересы моей страны. Я установил с Рузвельтом близкие личные отношения. С ним я буду действовать подсказками, направляя ход событий в нужное русло. Ну а Россия – большой зверь, которого давно не кормили. Сегодня невозможно помешать ему есть, тем более когда он оказался посреди стада жертв. Но надо сделать так, чтобы он не сожрал все. Я постараюсь умерить Сталина. […] Я участвую во всех делах, ни в чем не уступаю, не получив ничего взамен, и получаю определенные дивиденды».

Довольно неблагодарная роль, в чем Черчилль смог убедиться в первых числах декабря, когда коммунисты подняли восстание в Афинах. Черчилль, решительно поддержавший роялистское правительство Георгиоса Папандреу и считавший, что «заплатил России за свободу действий в Греции», даже не удосужился проконсультироваться с британским кабинетом и отдал приказ о немедленной переброске в Афины частей из Италии. Он телеграфировал генералу Скоуби, командовавшему британскими войсками в Греции: «Мы должны удержать Афины и взять их под полный контроль. Лучше сделать это без кровопролития, но если потребуется, то и с кровопролитием». Посол в Афинах Рекс Липер, генерал Александер, Гарольд МакМиллан и Антони Иден, настроенные менее монархически и лучше знавшие чувства греческого народа, полагали более разумным назначить регентский совет под руководством архиепископа Дамаскиноса[222], который нашел бы политическое решение, устраивающее все партии; Черчилль же не доверял архиепископу, которого подозревал в симпатиях к левым. Но все согласились на принятие военных мер по предотвращению коммунистического переворота.

Вот почему для них стало неожиданным и пренеприятнейшим известием выступление американского государственного секретаря Гарри Гопкинса от 5 декабря, в котором прямо и безоговорочно осуждалась британская интервенция. 10 декабря Черчилль напишет Гопкинсу: «Мне было больно видеть эти проявления наших разногласий». Премьер был разочарован, что, несмотря на его просьбу к президенту, так и не получил какого-либо выражения одобрения. Сколько щелчков стерпел премьер-министр во имя союза англоязычных народов! Но в Греции он отказался уступать: король его друг, Греция не должна выходить из британской сферы интересов, надо хотя бы где-то остановить коммунистическую экспансию… Премьер-министр был так одержим Грецией, что забросил все остальное. Британские войска были осаждены в центре Афин, правительство Папандреу явно не справлялось с ситуацией, и Черчилль не смог усидеть на месте: решительно все приходилось делать самому; дело слишком серьезное, чтобы поручать его военным и дипломатам; лишь один человек, по его мнению, мог навести порядок. Вот почему накануне Рождества 1944 г. Уинстон Черчилль неожиданно для всех сорвался и улетел в Афины!

Это была сумасшедшая поездка: премьер-министр в компании Идена, Липера и Александера на броневике колесил по полуразрушенной столице; он раздавал приказы и распоряжения военным, министрам и дипломатам, утомлял красноречием Папандреу, неожиданно подпал под очарование архиепископа Дамаскиноса, потребовал созвать все партии и фракции, включая коммунистов, и призвал их к переговорам под председательством архиепископа, увернулся от нескольких пуль и уехал счастливым. Бедняга Иден, вынужденный волей-неволей следовать за ним повсюду, вздохнул: «Как бы мне хотелось, чтобы он просто позволил мне заниматься моим делом!» Он слишком многого хотел, но спонтанное вмешательство премьер-министра обеспечило несомненный успех: британские подкрепления изгнали коммунистических боевиков из столицы и установили контроль над всей Аттикой к середине января; коммунисты согласились на прекращение огня, греческий король Георгий II под сильнейшим британским давлением назначил регентом архиепископа Дамаскиноса. Даже Сталин не стал подливать масла в огонь, и Греция избежала участи многих соседних стран.