Дневники русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

в Петербурге или нет?

– Не знаю, – был односложный ответ, хотя студент был его учеником.

Я решила не продолжать разговора далее: характерная односложность сразу охладила меня. Нельзя, конечно, судить его по такому ответу, но если бы он хотел с полуслова понять меня, то сейчас же мог завести разговор, а он и не подумал поддержать его. Я отошла и решила остаток вечера употребить на маленькие делишки, на переговоры со знакомыми товарками о кое-каких незначительных мелочах; наконец, в 2 часа ушла домой вместе с Шуркой…

Так, – виноваты во всем сами мы, и поэтому никак нельзя сказать, – весело ли было на вечере, или нет.

5 декабря

Вечером я была у А-вых, где Н.Н. читал свои статьи, подготовленные к конгрессу единого человечества. Н.Н. читал отчасти уже знакомые мне статьи о силе и значении любви. Есть у него немного режущие ухо выражения – «сладкие пирожки жизни», попадаются неверные мысли, вроде понятия «бессистемной благотворительности». Очевидно, он знаком с той петербургской благотворительностью, которой, скуки ради, занимаются дамы-патронессы, в среде которых она является делом развлечения, приятным и легким.

По этому поводу мне невольно вспомнилось недавнее собрание у Ольги Константиновны Н. В прекрасно убранной комнате, уютной и ярко освещенной, сидели за столом нарядные дамы и рассуждали о вечере в пользу бедных курсисток; на некоторых из них сверкали бриллианты, шелестел шелк, и под шумок веселого разговора, казалось, – здесь была такая веселая, такая приятная жизнь, полная благотворительного развлечения, что душа, ум, мысли, чувства – все точно убаюкивалось на мягких рессорах жизненного экипажа… ехать так удобно, спать можно так приятно! И Н.Н. знаком именно с этой благотворительностью. А между тем есть такие добрые дела, совершаемые тихо, незаметно, что отрицать их все под флагом «бессистемной благотворительности» невозможно. Об этом дорогой я долго говорила со знакомым профессором.

После чтения статей, в короткой беседе с Н.Н. я узнала от него некоторые интересные известия: в Москве образуется кружок друзей мира и любви в среде Московского университета, ректор которого очень сочувственно отнесся к этому движению, вопреки другим представителям… Последние не могли понять, что возможно единение между всеми на почве любви. «Какая любовь? Не надо любви! Надо исполнение долга!»… Наконец, кружок нашел подходящего человека (присутствие которого на своих собраниях считают необходимым для того, чтобы их не заподозрили в сектантстве), который пошел в священники по призванию.

Еще утром я получила письмо от М.П. с известием, что статья моя о братстве напечатана в «Русском труде», а вечером, здесь, она встретила меня похвалой статье, уверяя, что редакция осталась очень довольна ею; Н.Н., зайдя ко мне, тоже сказывал, что в «Новостях» была уже приведена искаженная выдержка из нее… Я тотчас бегу в кабинет для чтения в д. Дервиза, отыскиваю «Новости» – да, статья была точно моя, и удивляюсь, отчего же редакция не известила меня?.. Каким путем многие в этот же вечер узнали, что я знакома с этой редакцией, – для меня загадка; я и статью-то послала туда анонимно, за подписью X***. И странно было мне слышать вопросы: «Ваша это статья?», мне казалось, даже как-то неловко отвечать на этот вопрос[4].

6 декабря

Вернусь к предыдущему.

Общество у А-вых собралось по большей части женское. В углу гостиной скромно сел один из членов братства, рядом со студ. В.-мед. академии; должно быть это был Б., основатель подобного же кружка в С.-Петербурге (Н.Н. рассказывал мне, что он был на собраниях этого кружка и нашел, что он устроен очень неудачно; мне очень хотелось познакомиться с этим кружком, да как-то не пришлось). Дамы всех возрастов толпились около Н.Н. и взирали на него не то с уважением, не то с умилением. Слышался французский разговор… Признаюсь, мне было немножко смешно… также странным казалось и то, что лакеи разносили чай в перерыве… христианская любовь и… лакеи… Интересно бы знать, сколько часов работали они перед тем, как разносить здесь чай… В зале раздавались слова любви, а снаружи слышались выстрелы: в Галерной гавани было опять наводнение.

И мне хотелось встать и сказать: «Во имя любви пойдемте туда, в эти подвалы, помогать беднякам». Никто бы не пошел, и я нарочно не разговаривала с Неплюевым, пока он стоял, окруженный дамами…

Эх! вот что значит принадлежать к известному кругу! Дамы, милые светские дамы окружили Н.Н. и смотрели чуть ли не с благоговением: «Точно на святого», – шепнул мне незаметно подошедший профессор.

8 декабря

Слова и дело

Как-то вечером, в гостиной

Говорили о прекрасных,

О возвышенных идеях,

О любви, народов братстве;

Говорили много, долго,

Дамы даже прослезились

И ораторы довольны,

Что сердца так умилились.

«Ах, любовь и братство! Эти

Две идеи так прекрасны!»…

В это время вдруг раздался

Выстрел; смысл его был ясный.

И сказала я им: братья!

Ведь в Галерной наводненье!

Поспешим помочь! – В глазах всех

Я прочла лишь – изумленье.

Раз у дамы-патронессы

Собрались на заседанье

И о средствах для приюта

Шло серьезно совещанье.

Я сказала: можно сразу

Выйти вам из затрудненья:

Вы бы продали брильянты!

– Дамы в столб от изумленья.

Раз, на вечере студентов

Популярный литератор

Влез на стул, и эдак громко:

«Господа, я – не оратор,

Речь моя привлечь не может

Внешней прелестью искусства;

В ней одно лишь ясно будет –

Сила искренности чувства…

Молодежь! В порыве сердца,

Здесь, среди своих собратий

Вспомним русскую деревню,

Вспомнимте о младшем брате!

Средь полей необозримых,

Белым саваном покрытых,

Чуть виднеются избушки

Наших братьев позабытых…

Да, мы их забыли! мало

Мы сегодня говорили

О народе, его нуждах, –

Всех вопросов не решили!»

Молодежь рукоплескает,

Стон стоит в огромной зале…

Я подумала немного:

«Братья, – так я им сказала, –

Если вспомнить о народе –

Надо вспомнить о прислуге,

Та же бедность заставляет

Мужичков идти к нам в слуги.

Фабриканты не гуманны,

Мы за то их осуждаем…

А сейчас мы разве меньше

Слуг работать заставляем?

Мы кричим о гуманизме…

Истомленные лакеи

Между тем снуют меж нами,

Словно Дантовские тени.

Этот вечер – день рабочий,

Сократить его – мы можем

И своим поступком добрый

Делу мы