Современные старцы Горы Афон - Херувим Карамбелас

сходили с уст его, и ни один человек никогда не видал его во гневе. Он не произносил ни одного лишнего или праздного слова. Вся жизнь его проходила в глубоком безмолвна Нрава он был тихого, во всем уподобляясь ангелам: в бесконечном смирении он считал себя ничтожеством. Уступая нашим усердным просьбам преподать нам слово назидания, сказал нам несколько слов о кротости.

Однажды гиппопотам опустошал близкие по соседству страны. Земледельцы просили его о помощи. Придя в ту местность и увидав огромного зверя, он обратился к нему со словами:

— Именем Иисуса Христа запрещаю тебе опустошать эту землю!

Зверь бросился бежать, как бы гонимый ангелом, и никогда более не появлялся там.

Сказывали нам, что подобным образом в другой раз он прогнал крокодила…

Один человек рассказал отцу Филарету о видении, о котором он прочитал в жизнеописании одного святого — а именно, что, когда заканчивается Божественная литургия, ангелы берут просфоры и несут их к Престолу Господню. Однажды Божественная литургия у Святого Гроба закончилась позднее, чем в других церквях, и несколько ангелов должны были ждать ее окончания, чтобы последовать за другими, унося просфоры. И с того времени ревностный и простодушный старец Филарет старался завершить свою Божественную литургию раньше других на Святой Горе, чтобы не задержать ангелов (настолько он был простодушен). Поэтому на отдых после утрени он оставлял мало времени с тем, чтобы как можно раньше начать Литургию. В перерыве между службами никогда не спал из страха, что во сне подвергнется искушению, и все беспокоился, чтобы не задержать ангелов, которые должны возлететь с просфорами к Престолу Господню. Потому он всегда ударял в небольшой колокол раньше времени и стучался в дверь экклесиарха, призывая его готовить церковь, возжигать лампады и т. д.

Это не нравилось отцам, а особенно экклесиарху, обязанностью которого тоже было звонить в колокол. Но все терпеливо относились к этой повышенной ревности Старца.

Во время одной всенощной экклесиарх, отец Геннадий, спросил отца Филарета: «Старче, сколько времени должно пройти между утреней и Литургией?»

Ответ был: «Два часа,» но было ясно, что Старец, по обыкновению своему, зазвонит в колокол раньше. На этот раз отец Геннадий пошел и запер церковь.

Все разошлись по кельям. Старец в тиши бодрствовал. То и дело посматривал на часы. Наконец, когда настал час ночи, он пошел звонить в колокол. Потом постучал в дверь кельи экклесиарха и смиренно, даже робко призвал его вставать (так как этот отец отличался некоторой горячностью нрава, боялся его раздражить — с одной стороны, чтобы не вводить его в грех, с другой стороны, чтобы его самого не мучила советь, что не проявил проницательности).

«Отче Геннадиев, отче Геннадие!»

«Господи, да кто там? Что случилось?» — отозвался тот сонным голосом,

«Это я, отец Филарет. Ты идешь зажигать лампады?»

«Хорошо, хорошо, иду» — и он продолжил спать.

Отец Филарет спустился по лестнице, подошел к двери церкви, взял другой ключ и попробовал открыть ее. Тщетно, дверь не открывалась. Он вновь поднялся по лестнице и постучался в келью отца Геннадия — никакого ответа. Он спустился вниз и стал ожидать у церкви — повсюду тишина, ни звука. Он начинал уже волноваться. Боялся, что может опоздать совершить Литургию, и что же будет с просфорами, которые должны забрать ангелы? Он снова попробовал открыть дверь. Безрезультатно.

В этот момент вниз по лестнице спустился старец Нифонт, один из старшей братии, благочестивый и аскетичный, такою же возраста, как и старец Филарет.

«А, отец Нифонт, ты не поможешь мне открыть дверь?» — спросил он робко, как маленький ребенок, просящий о большом одолжении.

«Старче, сколько сейчас времени, что Вы звоните в колокол?»

Старец начал оправдываться и сказал под конец:

«А отец Геннадий, благослови его Бог, выставил меня».

И отец Нифонт с серьезным лицом, но смеясь в душе, ответил ему:

«И хорошо, что он так сделал. Вы каждый раз это с нами делаете».

Итак, старец Филарет сидел на улице в морозной зимней ночи молча, приходя в себя и молясь, когда появился сердитый отец Геннадий и с ходу начал роптать. Старец, чувствуя свою вину в том, что нарушил собственное обещание о времени начала богослужения, смиренно склонил голову и проговорил: «Благослови меня, благослови меня». Он с кротостью, которая смягчила бы самое твердое сердце, пал ниц пред учеником своим, чтобы совершить Литургию. «Благослови,» и: «Благословенно будь,» — эти слова, которые некоторым монахам даются с большим трудом, были легкими и естественными для отца Филарета. Так было и когда он был послушником, и когда стал игуменом, хотя всеми силами избегал грехов. Он говорил это и добрым, чтобы побудить их легче признать свои ошибки, и дурно настроенным, чтобы успокоить их своим терпением и кротостью.

«Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим» (Мф. 11:29). Эти слова Господа направляли все устремления его, все его слова и действия.

И всегда побеждал он своей кротостью. У этого монаха Геннадия был непростой характер, трудно было руководить им, но доброта и смирение Старца сделали его со временем послушным, настоящим агнцем. Как мы читаем в житиях святых Отцов, кротость побеждает даже свирепых зверей; она может укротить и свирепых людей.

Был еще один монах, более непослушный, чем отец Геннадий. Мы думаем, что читателям не во вред будет узнать о его неподобающем и дерзком поведении, узнать, что и в монашеских общинах, как в саду, иногда появляются сорняки. И через то мы сможем показать добродетельность старца Филарета.

Этот испорченный и бесстыдный монах был какое-то время экклесиархом и часто не слушался игумена и служащего священника. Однажды в церкви Старец сказал ему: «Чадо, поправь драконтион (толстую свечу) у св. Стефана, а то он сломается».

Монах повернулся, недовольно на него посмотрел и не сдвинулся с места. Но вскоре, чтобы избежать новой просьбы Старца, встал и пошел в алтарь.

Старец, жалея свечу, пошел сам и поправил. В этот самый момент послушник, являвшийся послушником лишь по наименованию, вышел из алтаря и сердито сказал ему:

«Зачем ты лезешь в чужое? Ты игумен или кто?»

«Сейчас, чадо, драконтион не сломается,» — сказал Старец и, склонив печально голову, вернулся на свое место, тихо шепча: «Д а, а еще говорят, что добро, когда мы руководим молодых монахов».

Закончилась вечерня, зазвонил колокол на трапезу. Один из послушников вошел и позвал отца Игумена: «Старче, трапеза», но Старец продолжал неподвижно сидеть на своем месте, склонив голову. Пришел и другой послушник,