Свет грядущих дней - Джуди Баталион

в Тель-Авив. У Зельды было двое детей, и она настояла на том, чтобы они знали историю Холокоста, вопреки желанию Санки держать их в неведении[966]. Зельда вернулась к своей довоенной специальности – работала учительницей в детском саду. А еще она открыла кулинарию в центре Тель-Авива[967]. От бойца-антифашиста – к сэндвичам. Не такая уж редкая траектория для тех, кто выжил.

Ружка и Витка, однако, работали в кибуце, сначала на полевых работах, оказавшихся для них чрезвычайно эффективной катартической терапией. Потом Ружка стала воспитательницей и секретарем кибуца. Со временем у них появились и другие занятия. Ружке не позволили учиться, поскольку кибуц хотел в первую очередь «перевоспитать» всех выживших после Катастрофы, но в конечном итоге они с Аббой основали «Морешет»[968], центр под эгидой «Юного стража» по изучению Холокоста и Сопротивления, – в противовес «Дому борцов гетто», который ставил целью изучение войны в разных ее аспектах, в том числе делая упор на роль женщин, а также на совокупность всех сторон динамичной жизни евреев в Польше до 1939 года[969]. Возглавила «Морешет» Ружка. Редактор, писатель, активистка, историк, она умела глубоко проникнуться чувствами другого человека, подбодрить и дать совет. Ружка много лет болела, но скрывала свою болезнь даже от домашних. Менее чем через год после ухода Аббы, в 1988 году, и она скончалась от рака. Один из трех детей Ружки, Йонат, преподаватель старшей школы, начал работать в «Морешете», продолжив «семейное дело».

Витка, составлявшая спокойный фон для бурной общественной жизни мужа, свой пыл направила в другое русло. В отличие от Аббы и Ружки, она никогда не говорила о своем прошлом[970] и конечно о своих ранних годах в Польше. Когда ее первому ребенку исполнилось три года, у Витки развился туберкулез. Врач сообщил, что жить ей осталось четыре месяца, но она ему возразила: «Я выживу»[971]. И выжила. Почти два года она провела в изоляции, не имея возможности вблизи видеть сына. В период реабилитации записалась на заочные курсы истории, английского и французского. И хотя ей запретили иметь еще детей, она через несколько лет родила дочь. Это тоже было сопряжено с трудностями: ей не разрешили кормить девочку грудью и находиться в непосредственной близости к ней из опасения заразить.

Жизнь женщин кибуца с кухней и шитьем ее не привлекала; она участвовала в обучении детей. В возрасте сорока пяти лет[972] Витка поступила в университет и получила специальность клинического психолога, диплом бакалавра искусств, а впоследствии и более высокие ученые степени. Она была ученицей доктора Джорджа Штерна[973], пламенного и незаурядного врача-практика, специализировавшегося в использовании инстинктов – это было ее сильной стороной – для работы с маленькими детьми. Витка разработала метод, в соответствии с которым дети с разными отклонениями выражали себя через цвет, использовала для общения с ними их довербальные навыки, без карты прокладывая путь, как делала когда-то в лесу. Она создала успешную, широко востребованную практику и обучила многих врачей, заинтересовавшихся ее методом. На пенсию ушла в возрасте восьмидесяти пяти лет.

Дочь Витки Шломит, с которой у нее были непростые, но тесные отношения[974], написала стихотворение для книги о матери, которую после смерти Витки издал «Морешет». Ее сын Михаэль, иерусалимский художник, создал новеллы-комиксы о жизни обоих родителей. Когда его спросили о личности матери, он ответил не задумываясь: «У нее был гойский характер. Несмотря на отчетливо еврейскую внешность, она по натуре не была еврейкой, потому что всегда шла навстречу опасности». Он рассказывал, что Витку привлекали люди, внушающие страх, от Аббы до Штерна, ее тянуло к огню, она могла притронуться к нему, и в буквальном, и в переносном смыслах. «Правила ей были нипочем. Она обладала настоящей дерзостью»[975].

* * *

Владка Мид прибыла в Соединенные Штаты[976] на втором пароходе, привезшем в Америку выживших после Холокоста евреев, и поселилась в Нью-Йорке с мужем Беньямином, тем самым, который помогал ей устраивать потайные отделения в чемоданах. Вскоре после приезда Еврейский комитет труда – тот, что присылал деньги в Варшаву, – направил ее читать лекции о своем военном опыте. И Владка, и Бен принимали самое активное участие в создании организаций, мемориалов и музеев, посвященных Холокосту, в том числе Мемориального музея Холокоста в Вашингтоне, Округ Колумбия. Владка была официально признана одним из национальных лидеров в этой области. Она организовывала выставки о восстании в Варшавском гетто, а также инициировала и возглавляла международные семинары по изучению Холокоста. Она не отрывалась от своих бундовских корней и стала вице-президентом Еврейского комитета труда, а также выступала с еженедельным комментарием на радиостанции WEVD[977], вещавшей на идише. Дочь и сын Владки и Бена оба стали врачами. В конце жизни Владка переехала в Аризону, где и умерла в 2012 году, не дожив нескольких недель до девяноста одного года.

* * *

Реня всегда была миниатюрной и хрупкой, физически слабой. Тем не менее она всегда воплощала собой силу. «Когда она входила в комнату, – рассказывал ее сын, – это было похоже на вспышку пламени»[978]. Ее веселый нрав и оптимизм мировосприятия удивляли даже ее родных. «Как мог человек, прошедший через то, через что прошла она, быть таким счастливым? – изумлялась ее старшая внучка Мерав. – Обычно выживают пессимисты, но не в ее случае», – добавляла Мерав, вспоминая, как ее савта любила море, прогулки по берегу или по городу[979]. В семидесятичетырехлетнем возрасте Реня даже совершила путешествие на Аляску[980].

Ее муж Акива умер в 1995 году, но Реню окружали поклонники, даже когда ей было за восемьдесят. Ее внешний облик никогда не тускнел: она была всегда нарядна и изысканна. Однако с годами становилось очевидно, что ей все больше и больше нужна повседневная помощь. И тогда Реня уговорила своих друзей переехать в дом престарелых, все организовала, проверила и, создав свой избранный круг, переехала сама. Она по-прежнему была веселой и быстрой, всегда находилась в центре внимания, завораживала людей своим внешним видом и энергией. В восемьдесят семь лет она часто покидала свою обитель и возвращалась лишь к полуночи. Ее дети едва ли не каждый вечер были близки к панике.

– Что мне делать здесь, среди всех этих стариков? – спрашивала она их в свойственной ей театральной манере, как бы с легким раздражением.

– Мама, они твои ровесники.

Но ее ровесники были старыми душой и телом, в то время как Реня – по-прежнему подвижна и полна жизни.

Многие женщины-бойцы были решительными, целеустремленными, оптимистичными, доверялись интуиции; многим из