Свет грядущих дней - Джуди Баталион

у нее возник конфликт с движением. «Юный страж» опубликовал отрывки из ее дневников, однако они были бесцеремонно отредактированы: места, связанные с критикой ишува (она считала, что он делал недостаточно во время войны), изъяты или даже извращены, как и ее сомнения относительно того, что Сопротивление когда-нибудь действительно возымеет действие. Хайке не заткнули рот, ее подвергли цензуре. Ее слова и мысли, саму ее личность искажало то самое движение, которому она отдала всю свою жизнь.

Болезненные мысли, которые впервые посетили ее еще там, в укрытии, порой отступали, но никогда не покидали ее насовсем. Они с Бенито переехали в другой кибуц, Ха-Оген, где было меньше друзей из их прошлого. Мебелью в их комнате служили ящики из-под апельсинов, но Хайка заставляла себя сосредоточиться на радостях семейной жизни. Начала она также редактировать свои дневники, намереваясь издать их книгой, и в конце концов почувствовала себя счастливой, хотя испытывала из-за этого чувство вины. Ей было трудно найти постоянную работу в кибуце – особенно такую, какую она любила, работу с детьми, – поскольку у нее не было профессионального трудового стажа. После всего, что пережила, она была вынуждена начинать с нуля. «Она, которая была одной из активисток движения во время войны, она, выдержавшая чудовищные пытки в гестапо, – писал ее сын Авиху, – теперь была просто Хайкой Р.» (Она взяла фамилию Бенито – Ронен, бывший Розенберг.) Потом Хайка забеременела. Во время беременности она просыпалась по ночам в бреду, у нее случались галлюцинации, и Бенито начал сознавать, что это «душевная болезнь» – этим всеобъемлющим термином называли тогда все психические расстройства. Ни о ПТСР[923], ни о коллективной травме тогда еще не знали. В Ха-Огене к выжившим относились так же, как ко всем, никто их прошлого не обсуждал. По правилам кибуца, единственное, что имело значение, это настоящее и роль, какую исполняет в нем каждый член коммуны.

Своего сына она назвала Цви в честь Цви Брандеса.

В окружении Хайки не было выживших, с кем она могла бы разделить воспоминания или даже пофантазировать о мести. Друзей у нее было крайне мало. (Большинство членов кибуца говорили по-венгерски.) Кроме того, бывшая подруга Бенито тоже жила рядом. Хайку послали работать на птицеферме, а вовсе не продолжать образование, чтобы получить ученую степень, как мечтала она. Важная работа предназначалась мужчинам. Ее карьерные цели – цели свободного и смелого ума – превратились в зыбкие иллюзии.

Хайка выяснила, что одна из ее сестер жива, это придало ей надежду и некоторую стабильность. Но затем глава «Юного стража» решил, что Бенито, который по-прежнему работал по оказанию помощи беженцам, должен вернуться в Европу. Хайке предлагалось отказаться от всех утешений, которые она наконец нашла для себя, и вернуться на пропитанный кровью континент, с которого едва спаслась.

Долго она там оставаться не смогла и вернулась в Израиль, чтобы родить своего второго сына, Авиху, ставшего ученым. Она страдала от тяжелой послеродовой депрессии, неделями не могла встать с постели, отказывалась от лекарств – боялась, что ее хотят отравить, – и была принудительно госпитализирована. Впоследствии о ее болезни никто не заикался – это было табу.

Вернувшись в кибуц, Хайка все больше отдалялась от своих бендзинских друзей и не могла найти выхода своим талантам. Потом, во время третьей беременности, ее дневники были использованы без ее разрешения в статье, критиковавшей руководство «Юного стража», что снова поставило ее в центр жарких споров и заставило справляться с внутренним конфликтом между собственной правдой и преданностью движению. После родов она опять впала в депрессию и оказалась в больнице. В качестве психотерапии Хайку заставляли говорить о пытках в гестапо. Травмированная таким вторжением в психику, она отказалась от дальнейшего лечения.

У Авиху сохранилось много счастливых воспоминаний о матери, но помнит он также и эпизоды, когда она сидела молча, безучастно, обмотав голову полотенцем. Она выжила и чувствовала себя обязанной исполнить роль, которую предначертали ей в «Юном страже»: рассказать людям о том, свидетельницей чего она оказалась. И в конце концов Хайка смирилась с тем, что «обречена на жизнь». После нескольких приступов еще более тяжелой депрессии она, в возрасте сорока двух лет, согласилась вернуться в больницу. Однажды вечером Хайка появилась в детском доме кибуца в длинном пальто; она пришла попрощаться.

На следующее утро, в апреле 1958 года, в пятнадцатую годовщину восстания в Варшавском гетто, Хайка Клингер повесилась на дереве неподалеку от детского дома, где играли три ее сына.

Не каждый способен пережить выживание[924].

Глава 31

Забытая сила

1945 год

Могло так случиться, что Рене и не выпало бы выступать именно перед этой группой членов кибуца, но лекционный тур так или иначе приводил ее к удивительным открытиям. Однажды несколько бывших связных, выступая в лагере для перемещенных лиц, упомянули ее имя, и мужчина в зале потерял сознание.

Это был брат Рени[925].

Цви Кукелка сбежал в Россию и вступил в Красную армию. Их младший брат Аарон тоже спасся; он выжил в трудовом лагере благодаря своим светлым волосам, миловидности, обаянию и мелодичному голосу – он пел в церковном хоре. Цви содержался в убогом лагере для перемещенных лиц на Кипре вместе с беженцами. Оба брата в конце концов добрались до Палестины[926].

Несмотря на предчувствия, Реня в глубине души лелеяла надежду, что Сара жива, – ведь никогда нельзя было знать наверняка. Но, прибыв в Палестину, она узнала, что сестру схватили в городе Бельско, неподалеку от словацкой границы, вместе с группой товарищей и сирот[927]. «Пожалуйста, позаботьтесь о моей сестре Рене»[928], – такова была ее последняя засвидетельствованная просьба.

В 1945 году Реня нашла новую аудиторию в лице читателей ее книги. Воодушевленная поэтом и политиком Залманом Шазаром[929], она закончила свои воспоминания на польском языке. Издательство «Hakibbutz Hameuchad», опубликовавшее мемуары многих выживших участников движения, заказало перевод ее книги на иврит Хайму Шалому Бен-Авраму, знаменитому израильскому переводчику[930]. Ивритское издание было хорошо встречено; первые бойцы Пальмаха, элитной бригады подпольной армии ишува, носили ее с собой в рюкзаках[931].

Отрывки из нее были переведены на идиш и напечатаны в книге «Женщины в гетто» Советом работниц (теперь – «Наамат»). В 1947 году полную версию книги на английском под названием «Побег из преисподней» выпустило «Sharon Books», издательство с тем же адресом в центре Манхэттена, что и у Совета работниц. Предисловие написал Людвиг Льюисон, писатель, переводчик классических произведений европейской литературы и один из основателей Университета Брандайза[932].

В конце 1940-х о «Побеге из преисподней» писали журналисты: в одной статье книга упоминалась в связи с (избыточным) распространением литературы