Небо без звезд - Джоан Рэнделл

– Алуэтт! – еще резче позвала ее сзади принципаль Франсин. Она почти догнала девушку. – Стой!

Опять это ненавистное слово. Оно лишь распалило Алуэтт. Придало новых сил.

Хватит уже, настоялась!

Набравшись духа, она всем весом налегла на дверь. Створка отошла, и Алуэтт ввалилась в комнату.

И глазам своим не поверила. Уж не сон ли это?

Она словно бы попала в иной мир.

Куда ни глянь, всюду экраны. Экраны, встроенные в стены. Экраны на столах. Экраны, составленные друг на друга до самого потолка. Все они походили на монитор, через который Алуэтт подглядывала за тем, что происходит снаружи, с той лишь разницей, что на этих мониторах были самые разнообразные изображения. На этих было… все.

Ну да, вообще все!

Коридоры Трюмов. Прилавки Зыбуна. Зловещий куб полицейского управления. Иные мигающие картины, похоже, передавались прямо из Ледома. И еще тут были неизвестные Алуэтт города. И места, о которых она только читала в «Хрониках».

А среди этих экранов сидели сестры.

Сестры, которых Алуэтт знала чуть ли не всю жизнь.

Сестры, которых она ожидала застать спящими. Вот, оказывается, чем они занимались до безмолвного завтрака и мирной медитации в начале нового дня.

Сейчас все они таращились на нее.

Алуэтт как заведенная поворачивала голову, силясь вобрать все увиденное вокруг.

Переплетающиеся на полу провода и кабели; странные огоньки, мигающие на сложных конструкциях силовых щитов; невидимые динамики, в которых что-то гудело и бормотало. И выше – полка, битком набитая книгами и бумагами, а над ней гигантский часовой циферблат, отмечающий время до миллисекунд. Огромная доска у двери была почти скрыта приколотыми к ней торопливыми заметками и набросками от руки. А ровно посреди комнаты, зависнув над тяжеловесным черным пьедесталом, ярко светилась карта-голограмма.

Только на этой голограмме, в отличие от карты, найденной Алуэтт в отцовском подсвечнике, изображалась не планета Латерра.

А вращался огромный шар Бастилии.

Единственного спутника Латерры.

«Они пытались разрушить систему охраны Бастилии».

– Жаворонок, – проговорил голос у нее за спиной. Алуэтт вздрогнула и обернулась к принципаль Франсин. Но, вопреки ожиданиям, не встретила ее обычного укоризненного взгляда. Нет, сейчас принципаль Франсин смотрела на нее сквозь очки мягко, чуть ли не с жалостью. – Сядь. Нам надо поговорить.

Гран-бульвар, протянувшийся через центр Ледома, залило красное море.

Красные шляпы, красные платья, красные костюмы, башмаки и шали. Сам Марцелл с головы до ног оделся в тот же цвет, как и все прочие секретари, советники и чиновники Министерства, сидевшие вместе с ним на возведенной в конце бульвара сцене. Зрители собрались со всего Ледома, заполонили широкую улицу до самой Башни Парессов, блиставшей в утреннем сол-свете металлическим кружевом и вздымающейся антенной.

Глядя на эту мрачную алую толпу, Марцелл гадал, как случилось, что яркое багряное сияние Сол-2 стало на Латерре официальным цветом траура.

Цветом смерти.

Его взгляд скользнул по маленькому гробику, установленному посреди сцены. Какой он неправдоподобно крошечный! Ровно по росту девчушки. Малышки, которой сегодня исполнилось бы три года.

Премьер-инфанты.

Марцелл все не мог поверить. Еще на прошлой неделе маленькая Мари Паресс была такой живой. Радостно визжала и болтала за завтраком. Смотрела, как он сворачивает из салфетки птичку.

У нее была такая светлая улыбка. Такие блестящие темные кудряшки.

А теперь вот это.

Узкий, красный как кровь гробик.

Его мысли прервала барабанная дробь. Прибыло семейство Парессов со свитой. Марцелл вместе со всеми чиновниками поднялся, приветствуя патриарха, матрону и главных советников, включая генерала д’Бонфакона, выходивших из своих круизьеров, чтобы подняться на сцену.

Патриарх, как и Марцелл и его дед, оделся в красный траурный мундир с двойным рядом титановых пуговиц и парадными эполетами, а на матроне было длинное багровое платье из чистого шелка. Вуаль того же цвета колыхалась под искусственным ветром Ледома.

Шествие тянулось мимо Марцелла: матрона плакала, уткнувшись в красный шелковый платочек; патриарх то и дело останавливался, принимая соболезнования чиновников.

– Я глубоко сочувствую вашей потере, месье патриарх, – произнес Марцелл, пожимая ему руку и почтительно склоняя голову.

Кивнув, монарх тихо и глухо проговорил:

– Ваш дед сообщил, что задержаны двое соучастников гувернантки.

– Да, месье патриарх.

– Хорошая работа. – Он крепче сжал руку Марцелла. – Любыми средствами заставьте их говорить. Я требую изловить всех убийц до одного.

Марцелл, с трудом сглотнув, ответил:

– Да, месье патриарх.

Леон Паресс выпустил его руку и проследовал дальше, чтобы занять свое место между матроной и пьедесталом с крошечным гробиком дочери.

Подняв глаза, Марцелл увидел пробирающегося к нему деда. И напрягся, поняв, что всю церемонию придется просидеть с ним рядом.

Левая рука машинально потянулась к мизинцу правой. Туда, где раньше было материнское кольцо. Кольцо пропало, но он, собираясь с силами, по привычке потирал кожу на том месте, где прежде носил его.

– Печальный день, – шепнул генерал, заняв место рядом с внуком.

Марцеллу стало дурно. Его тошнило. Толстое сукно алого мундира царапало и теснило шею. Как мог дед явиться на похороны девочки, чья смерть на его совести? Неужели он так глубоко порочен?

– Я сказал: печальный день, – повторил дед с намеком на раздражение в голосе.

– Да, сударь. Совершенно с вами согласен.

Марцеллу было тошно, до глубины души тошно произносить эти слова и называть деда «сударь».

Да и вообще говорить с ним.

Но нельзя было выдавать себя.

Ему требовалось сохранить доверие генерала.

– Инспектор Лимьер так и не вернулся к работе, – сообщил дед так тихо, что окружающие не могли его слышать. – Его телеком не отвечает на запросы связи. Последняя отмеченная локация – у границы леса Вердю. Сегодня я вышлю туда поисковую партию.

– Очень хорошо, – кивнул Марцелл. И, ощутив щекой пронизывающий взгляд деда, заставил себя добавить: – Надеюсь, они быстро найдут инспектора.

Барабанная дробь возвестила о начале церемонии, и все на сцене заняли свои места. Красная толпа на бульваре притихла и замерла.

Служитель в просторных красных одеяниях шагнул к кафедре на просцениуме.