Слониха-пациентка - Дэвид Тейлор

пятый у одного из них, которого Мэтг назвал Пэдди, развился серьезный энтерит, который привел к роковому концу. Я стал думать о том, можно ли попытаться отделить выжившего близнеца Флинна от его мертвого братишки, и выяснить, сможет ли он пользоваться ногой, которая теперь принадлежала бы только ему одному. Но в конце концов я решил, что слишком много риска подвергать детеныша сложной и мучительной операции, которая еще неизвестно чем закончится. Я ввел Флинну летальную дозу барбитурата, и Мэтт прижал к себе бездыханное тельце, захлебываясь от рыданий…

Глава девятая

Смерть луговой собачки

…Их погребали без всяких приличествующих церемоний, грудами сваливая в ямы десять в одну, двадцать в другую; щеголь и убогий ложились вместе. По одну руку от мужа лежала супруга, по другую ненавистный соперник; всех уравняла жалкая простыня…

Свидетельство драматурга эпохи Елизаветы I Томаса Деккера о чуме в Лондоне в 1603 г.

В царствование короля Генриха VIII[71] был издан эдикт, имеющий целью взять чуму под контроль. Предписывалась помечать крестом на сорок дней всякий дом, который посетила болезнь, ни одному больному не дозволялся выезд за рубеж в течение месяца. Требовалось истреблять собак, за исключением легавых, спаниелей и мастиффов, а вышеперечисленных четвероногих ценных пород содержать под запором.

Вспышки чумы, именуемой также «черной смертью», известны с незапамятных времен. Священное Писание гласит, что она была послана в наказание филистимлянам за кражу священных книг. По предположению Гиббона, лютейший мор унес жизни около ста миллионов человек на протяжении трех поколений во всех частях Римский империи и, возможно, сыграл немалую роль в падении последней. В Британию чума явилась в 1348 году вскоре после победы англичан близ Креси[72], впервые обнаружившись в Веймауте. С тех пор эпидемии накатывались с завидным постоянством, обычно в конце каждого лета, пока в 1667 году не утихла последняя крупная вспышка. Моля Бога о помощи, люди танцевали на улицах и площадях, пока не сваливались от усталости. Бесхитростные песенки той поры и сейчас порою распевают британские детишки, не догадываясь об их смысле.

Существует предположение, что в основе знаменитой легенды о флейтисте из Гаммельна, который своею искусной игрой избавил город от крыс, а затем, не получив обещанной платы за услугу, в отместку выманил оттуда всех детей, лежит реальное событие — эпидемия чумы в этом немецком городе в средние века.

Теперь только памятники, надгробные камни, старинные летописи и традиции, как, например, карнавальные церемонии в Дербишире, напоминают о злейшей болезни, которая всего за три года XIV столетия истребила четверть населения Европы, причем Англия и Италия потеряли половину жителей.

Вполне возможно, эта медицинская история покажется вам, как и мне, достаточно занимательной. Приятно, знаете ли, сидеть за послеобеденной кружкой портвейна и размышлять о том, как микроскопические палочки влияли на политическую карту и социальное развитие Европы. Ну, будет с вас! Лучше я поведаю о милом пушистом создании, точнее говоря, о шести таких милых пушистых созданиях, которых я наблюдал в окно их превосходного нового жилища в немецком зоопарке.

— Что вы думаете о них, герр доктор? — спросил меня смотритель. — Когда они начнут размножаться, будет так забавно наблюдать за ними в подземных норках сквозь стекло с красной подсветкой!

С этой темно-красной подсветкой, которая позволяет наблюдать за животными, не мешая им жить своей жизнью, мой собеседник носился как курица с яйцом. И впрямь — тогда это было одно из последних новшеств в конструировании жилищ для мелких млекопитающих. Животные, о которых пойдет речь, называются луговые собачки — маленькие бурые грызуны с толстыми щеками и пытливым взглядом, из семейства беличьих. Когда я бываю в Мадридском зоопарке и выдаются теплые денечки, то для меня одно из самых очаровательных зрелищ — наблюдать, как эти зверюшки высовываются из нор и смотрят вокруг своими глазами-бусинками, как всегда, выпрашивая лакомые кусочки.

— Где вы их приобрели? — спросил я.

— У одного матроса в Гамбурге. Он привез их из Соединенных Штатов в подарок детям. Но выяснилось, что с ними не так-то легко сладить, как с хомяками или морскими свинками. Вот он и передал их нам. Мы поместили их в карантин — так, на всякий случай.

— А вам не кажется, что он попросту провез их контрабандой в своем матросском сундучке?

— Весьма возможно. Но он конечно же уверял, что все необходимые бумаги на них есть.

— И вы востребовали их?

— Естественно. Но он сказал, что документы остались у таможенников. Мы наведем справки.

Надо сказать, что причиной моего визита в этот зоопарк были вовсе не луговые собачки. У малого кенгуру развилась подозрительная опухоль на челюсти, и директор вызвал меня, чтобы я выяснил, не признак ли это смертельно опасной болезни актиномикроза, в просторечии именуемой «челюсть как арбуз» и столь часто встречающейся у этих созданий. Смотритель просто хотел показать мне луговых собачек как новую для зоопарка диковинку.

— До сих пор с ними было все в порядке, — сказал он, — но вот прошлой ночью одна из них умерла. Не возьму в толк отчего. Но вы же знаете, сколь хрупкими подчас бывают мелкие млекопитающие.

— И что, она выказывала какие-нибудь тревожные симптомы, прежде чем протянула лапки?

— Не сказал бы… Просто пробыла несколько часов в состоянии апатии и отошла. Хотите сделать посмертное освидетельствование, доктор? Труп в холодильнике.

С точки зрения вашего покорного слуги, Германия — одно из самых благоприятных в Европе мест для работы по моей профессии, ибо большинство здешних зоопарков имеют превосходно оснащенные лаборатории. «Ну что ж, — подумал я, — отчего не исследовать собачку?»

— Охотно, — сказал я смотрителю. — Но полагаю, это было что-нибудь вроде внезапного воспаления кишечника. Вы же сами знаете — мелкие млекопитающие мрут как мухи, а век луговой собачки — от силы года два, хорошо, если два с половиной.

Мы вошли в лабораторию, и, пока я надевал одноразовые пластиковые перчатки, смотритель вытащил маленький трупик из холодильника. Работая скальпелем и ножницами, я вскрыл холодные останки усопшей. На глаз ничего сверхъестественного. Вот разве печень показалась мне увеличенной. Но ни одна смерть не происходит без причины. Ни одно существо, даже муравей, не испускает дух за здорово живешь.

— Дайте мне тампоны, — сказал я смотрителю. — Я возьму образцы крови из сердца и этой огромной печени.

Между тем на задворках моего сознания замелькали какие-то проблески догадки… Смотритель подал мне тампоны для бактериологических анализов — шарики